Шекспир – величайший драматург всех времен. Это неоспоримая истина. Времена меняются. Это тоже истина. На театральных подмостках две истины, кажется, противоречат друг другу. Поэтому почти каждая новая постановка любой пьесы классика из классиков вызывает новый виток уже привычной дискуссии. Допустимо ли переделывать классическую пьесу, приближая ее к реалиям нынешнего дня?

Новаторы апеллируют к духу современности и проповедуют полную свободу творчества, приберегая напоследок убойный аргумент «а иначе зритель в театр не пойдет». Консерваторы готовы грудью встать на защиту драгоценного культурного наследия от покушений новых варваров. Здравомыслящие напоминают, что проблемы, волнующие героев Шекспира, — вечны, а потому надо не текст корежить и персонажей в джинсы одевать, а играть так, будто пьеса написана сейчас и самым что ни на есть современным языком.

Впрочем, по поводу спектакля Константина Богомолова «Много шума из ничего» в театре на Малой Бронной о допустимости адаптации классики к современности не спорили. Возможно потому, что ренессансная Италия первоисточника тоже более чем условна. Да и перепады чувств – как будто не всерьез.

Но оно же так и должно быть, комедия все-таки?

Комедия, да. Но тут-то и выявляется, высвечивается пропасть между театром шекспировским и современным. Мы перестали воспринимать сценическое действо как игру по правилам, которые всем известны, и актерам, и зрителям. Публика старинного «Глобуса» охотно принимала все условности – все, происходящее в театре, было неким ритуалом, не требующим логического объяснения. Задавать вопросы «а почему? разве такое возможно?» никому и в голову бы ни пришло.

Это был театр, и все тут.

Современного зрителя на такой мякине не проведешь. И, несмотря на все бури сексуальной революции, он требует объяснения, как это так можно: стремительно влюбиться, не задумываясь, поверить клевете, также молниеносно раскаяться – и, с другой стороны, мгновенно простить кавалеру эту доверчивость к наветам.

Режиссер вытянул из недр пьесы замечательное объяснение, не противоречащее ни психологии, не шекспировскому повествованию. Объяснение емкое и страшноватое: война. Новая постановка так и анонсировалась: «В темном осеннем парке, в котором происходит все действие, любовь расцветает под дулом пистолета. Всем правят только две стихии — страсть и война».

И начинается красочное шоу в рамках хорошо знакомой пьесы. Мужчины в мундирах, женщины в ретро-платьицах с намеком на эпоху Второй мировой, Италия — подозрительно муссолиниевская…

Перепады чувств, продиктованные законами драматургии, обретают более чем правдоподобное объяснение. Между битвой и другой битвой – не до серьезных отношений. Расслабиться бы чуть-чуть, отвлечься, прежде чем придется снова вскакивать в пресловутое потертое седло.

Жестокость условной игры усиливается жестокостью нашего века, который без всяких натяжек можно назвать веком недоверия. И сквозь маску бессмертной комедии все сильнее проступает трагический лик.

У Шекспира не только любовь, но и война условна. Законы театра? Собственная отрешенность? Поди разберись, как там у него было с личной жизнью, историки до сих пор не договорились даже о том, кто же все-таки скрывался под маской Уильяма Потрясающего Копьем — чудак-аристократ слегка не от мира сего или великий самоучка из народа. Но кто бы он ни был, он явно не видел войн нашего времени и не знал современной жестокости. Не знал… Но даже комедия оказалась окрашена тенью предвидения. Нужен был только талант постановщика, чтобы этот намек уловить и воплотить.