Беседовала Ольга Шатохина

 Россия – обочина мирового художественного процесса? Или, наоборот, — средоточие новейших тенденций и ярчайших новаций? Или же истина по своему обыкновению пребывает где-то посередине между этими крайними утверждениями? И что вообще происходит в современном мире искусства? Своими мыслями и наблюдениями сегодня с нами делится художник Иван Славинский, успевший много поработать как в России, так и в Европе, признанный в Старом Свете и за океаном.

 

— Наши галереи сильно отличаются от западных?

— Даже Эрмитаж! Когда ты заходишь в Лувр, ты можешь каждой картине уделить внимание. А у нас ковровая развеска, все и сразу. Галереи только сейчас начинают на чем-то специализироваться, но в большинстве своем там тоже все перемешано. Вот вам пейзаж, вот вам портрет, все, что хотите, и в любом жанре. На Западе такой винегрет устраивать не принято. Там галереи разные, они специализируются на определенном периоде или даже на определенных странах и авторах.

— А какое направление сейчас является основным?

— Сейчас уже нельзя определить, какое направление в мире является главенствующим. Что касается Франции, например, то у них наблюдается совершенно четкое тяготение к декоративности. Если брать среднего потребителя, то его предпочтения ограничиваются картинами, навеянными Моне, легким импрессионизмом. А в последнее время появилась тенденция к болезненному искусству, для меня это чернуха. Это из Германии идет.

— Болезненный, нервный сюр?

— Нет, даже не сюр, а просто нарочито болезненное. Грубо анатомические какие-то вещи, уродцы всякие… Помню, наш преподаватель анатомии с порога говорил: «Вы от меня многого не ждите, я вообще-то врач-патологоанатом». (Смеется.) На самом деле преподавал он все как следует, просто чувство юмора такое было. А тут всерьез такая живопись. Французы от этого отбрыкиваются всячески, так что даже хорошо, что они остались при импрессионизме. Школой это тяжело назвать, но манеру импрессионистскую они сохранили. Может быть, им просто не хочется нахлобучиваться проблемами всякими, поэтому и в искусстве они остались вот такими.

— А в Голландии больше немецкого влияния или?..

— Немецкого. Я довольно долго сотрудничал с голландцами. Они предпочитают маленькие картины. Я-то обычно пишу масштабно, традиция, должно быть: у меня отец — художник-баталист. А у голландцев 30 сантиметров на 40, это уже большая картина. Покупать картины больше метра – для них это подвиг, честное слово. У них же все игрушечное. Помню, ухитрился я продать картину 2 на 3 метра, посвященную «Формуле-1»… Она потом из Голландии ушла, сейчас она в семье Шумахера. Еще голландцы тяготеют к натюрморту. А вот что они не переваривают, так это морские пейзажи!

— Надоело?

— У моего отца, когда он писал по заказу Министерства обороны для подводников, был случай. «Напишите, — говорят, — три картины на подводную лодку, морякам, чтобы им было хорошо, уютно». «Пейзажи какие-нибудь?» — спросил он. «Да, — отвечают, — можно и пейзажи, любые на ваш вкус – но только не море!» (Смеется.) Поэтому и голландцы, видимо, от морских пейзажей устали. Интересно, откуда у них тяга такая, но сюрреализм они очень хорошо воспринимают. Не совсем уж такой, как у Сальвадора Дали, но смягченный, скажем так, не совсем реализм. Несколько фантазийная вариация реализма.

— Так ведь у них был Босх, традиция, можно сказать.

— Да, да, действительно. Я поначалу удивлялся, почему им так понравилась еще одна из моих картин, посвященных гонкам «Формулы-1». У меня там среди людей, суетящихся вокруг машины, бегает маленький такой персонажик в большом рыцарском шлеме, на кривых ножках, с шипастым хвостом. А я ведь сразу с Босхом не соотнес… корни-то его.

— Обилие света или недостаток его сильно влияет на формирование живописной традиции? Ведь на Адриатике волей-неволей будут писать иначе, чем на берегу Белого моря. Существует ли, условно говоря, школа белых ночей и школа ослепительно синего моря?

— Очень тяжело переходить с французской краски на нашу. И наоборот. Краска совершенно разная! Нам свойственны коричневатые, желтые, теплые тона, охры всякие. У французов все по-другому. Ты хочешь взять краску, чтобы написать зеленую траву. У нас – бери любую, и она будет похожа на траву реальную. А у них замучаешься выбирать, из 40 сортов краски ни одна не будет на траву похожа. Она жизнерадостная и красивая сама по себе, но от жизни полностью оторвана. Мы же итальянскую школу преобразовали в нечто брутальное, тут еще и соцреализм поспособствовал. А французов даже краска ложится по-другому, она вся такая мягкая, перетекающая, нежная. Ты автоматически начинаешь писать иначе. Цветов там больше, но две трети из них не нужны. То, что освещение другое, тоже имеет значение. У нас все немножко темнее, а там цвета яркие.

— Бывает так, что краска называется так же, как у нас, и при этом она другая?

— Именно так, поэтому по названию там ничего не выберешь. Абсолютно!

— Что, и наш краплак красный…

— Краплака как такового я у французов не нашел вовсе. У них есть всевозможные кармины, мне пришлось долго подбирать. Единственная краска, которая похожа, это белила. А с охрами просто засада! И еще французская краска более мелко натерта. Она по консистенции ближе к акварели. Писать человека французскими красками – это очень тяжело. Они дают какой угодно оттенок, кроме нормального оттенка человеческой кожи. Иногда смотришь на портрет и видишь, что художник старался, но он просто потерялся в этом изобилии красок. Вот так, быть может, и получаются всякие «измы».

— Акварель сейчас популярна или нет?

— Нет, там акварели совсем нет.

— Я многим художникам задавала вопрос, почему сейчас не пишут акварелью, поначалу ожидая услышать, что это слишком примитивная техника. Но все отвечали: «Это слишком сложно».

— Да, труд гораздо больший. Когда пишешь акварелью, надо собраться, не ошибиться. Видишь акварельные портреты Брюллова, думаешь: мама родная, как же это вообще можно было написать вот так… Маслом пишешь – ну ладно, тут подсохнет, можно будет зашкурить, переписать. А акварель – не получилось, значит, все. И сейчас французы акварелью не пишут. К тому же есть и другая проблема. Она красивая, и ее настолько развратили тиражированием туристическим… Люди перестали доверять акварели. Так же как итальянские гуашевые пейзажи, неаполитанские или флорентийские. Подготовленные рисунки просто печатали на ксероксе, раскрашивали и продавали. Хотя даже в таком варианте они смотрелись. Масло так красиво не смотрится.

— Раз маслом все же пишут, значит, о господстве акрила говорить не приходится?

— Маслом пишут, но акрила очень много. Хотя галереи стараются делать критерием имя. Мэтр решил писать акрилом – ладно, но вообще-то акрил считается уровнем ниже. Акриловое западноевропейское искусство, пейзажи, натюрморты, сделанные с претензией на лихость, оно, конечно, популярно, но занимает определенную ценовую нишу. Кто-то подходит к искусству с позиций «нравится — не нравится», а средний француз — он уже интересуется искусством, но понять может еще только декоративно-импрессионистское. Очень модную картину можно написать так: берешь большой кусок поролона, давишь на него синюю, белую краску, кисточкой немножко размазываешь, проводишь по холсту, где-нибудь посередине намечаешь горизонт, рисуешь на этом горизонте парус, пару барашков, изображаешь красивую подпись – и вот современный подход к импрессионизму. Там на каждом углу такое продается и даже в некоторых галереях. Особенно те, кто уже имеет имя, могут себе это позволить, только закорючку свою ставить — и все, не особо заморачиваясь.

— А что предпочитают американцы?..

— Американцы, насколько я могу судить, предрасположены к фигуративу, к нашей классической школе. Хорошая галерея с гораздо большей охотой возьмет фигуратив, какие-то жанровые вещи, нежели действующую модель желудка. Хотя я в Нью-Йорке и такое видел. Первая мысль была: что, сегодня первое апреля?!

— Хорошо, что не кишечника…

— Да нет, всё, всё в комплексе! Его, желудок этот, кормили, а на выходе получали… ну, что положено (смеется.) Пошла у них такая вот традиция с Уорхолла. Но они этим уже наелись.

— А у нас?

— Народ, кажется, дозрел, чтобы обратить внимание на качество работ. Уходит засилье березок, типичных туристических видов, стандартных натюрмортов. Часто у нас становится популярным то, что на Западе было 20 лет назад, и тогда совсем каша получается. Но это, наверное, даже хорошо. Пройдет время, и народ сам начнет вырабатывать вкус. Чувство вкуса искусственно привить нельзя. И мне кажется, чем больше направлений, тем лучше. Мы ведь часто тяготеем к авторитаризму. А в искусстве засилье какой-то личности, пусть даже яркой и сильной, — опасная тенденция, ведь другим очень трудно будет привнести что-то свое. Хотя самый лучший критерий «нравится — не нравится». С точки зрения истории «Черный квадрат» — это круто, потому что Малевич был первый. Но нравиться там ничего не может!