Отбор экспонатов на художественные выставки чем-то сродни личной жизни знаменитостей. Поскольку всегда окружен сплетнями и домыслами. Подступы к предварительному таинству выглядят вполне обычно, по-московски, – огромная стройка, опоясанная обходной галерейкой для пешеходов и перегруженное машинами Третье кольцо. Все то, чего в столице так много и что так не любят художники-пейзажисты за некрасивость.

Люди и объекты

Но чем ближе к заветной цели, тем менее тривиальной становится обстановка. Посреди заснеженной и морозной Москвы из дверей под загадочной для непосвященных надписью МОСХ виднеется хвост очереди. И состоит она, очередь, из людей, увешанных картинами разного формата, держащих под мышкой бронзовые головы Минотавра и Достоевского, бережно прижимающих к себе охапки разноцветных палок и кубышек.

— Это объекты, — без улыбки поясняют знатоки, перехватив недоуменный взгляд на палки и кубышки.

Люди озабоченно переговариваются. Поручив заботам соседей по очереди картины и бюсты, нервно перекуривают в сторонке. За тяжелой дверью в вестибюле очередь сгущается до состояния метро в час пик. Через головы передают пачки анкет, которые надлежит заполнить. В принципе, прийти сюда со своим произведением может любой желающий. На практике абсолютное большинство составляют студенты художественных вузов.

Дискуссии о необходимости и значимости диплома вспыхивают и в самой отборочной комиссии. Комиссия эта состоит из секретарей Союза художников России и представителей региональных союзов. Тем временем очередь с полотнами и объектами наперевес бурлит в вестибюле, а втягиваясь в основной зал, опять обретает некую упорядоченность. И даже чинность, поддерживаемую возгласами: “В очереди – тишина!”

Особо внушительные картины протаскивают в дверной проем по диагонали, потом передают с рук на руки и аккуратно ставят у стеночки. Дождавшись своей очереди, автор предъявляет созданное мэтрам. Те смотрят внимательно, и наконец чей-нибудь голос предлагает: “Что ж, ту, что справа, можно… — Голосуем, ту, что справа!”

Далее судьба произведения решается простым большинством голосов. И творец либо бросается передавать свой шедевр в хранилище одобренного, либо печально отставляет его. Служители уносят избранное в одну сторону, отвергнутое – сами создатели в другую. Кому-то везет, у него выбирают все представленное. У кого-то возьмут одну работу, а иной раз…

— Ничего? – недоуменно и недоверчиво переспрашивает молодая дама в лисьих мехах. – Совсем ничего.

Совсем. Бывает и так.

Вычислить критерии отбора – задача почти безнадежная. Вот единогласно принимается откровенно академический натюрморт. Военная тема – шинель на крючке, планшет на столе. Следом, и опять на ура, проходит проволочная рыба, способная украсить любую из авангардных галерей и напугать впечатлительных зрителей.

Постепенно живопись, керамика, бронза, стекло, гобелены сливаются в единый многоцветный поток. “Предложение по портрету… По этим лодкам – кто за? Мало!”

“Аффтар жжот”

Девушка представляет бежевые керамические вазы, круглые и квадратные. Обсуждение быстро переходит в профессиональную плоскость: “Автор! Где вы жгете эти вещи?”

Спрашивающую трудно заподозрить в близком знакомстве с шедеврами современного сленга вроде “Аффтар жжот!” Но при таком раскладе преемственность языка, предназначенного для обсуждения произведений искусства, не вызывает сомнений. Да и способность “жечь” постепенно проявляется в качестве чуть ли не необходимого условия признания. Другой вопрос, что каждый “аффтар жжот” в своей плоскости и не всегда она его личная.

Личность, как правило, бросается в глаза. Даже в здешнем кажущемся хаосе. А может быть, он и не кажущийся, а самый что ни на есть настоящий. Первозданный – тот, из которого рождается мир. Ведь любая выставка – тоже некий мир. Прежде всего мир людей. На равных с которыми сосуществуют картины, объекты и гобелены.

“…Эти работы были на двух выставках уже! – Но это хорошо, это классика! – Ладно, последний раз. В следующий раз повесим наизнанку!”

Как судить будем?

О необходимости общих критериев иногда заговаривают. Но тут же вспоминают, что выставкомы всегда проходили так. И двадцать лет назад, и тридцать. Со спорами, хаосом и вольной игрой случая. Сказать по правде, невыработанность критериев – скорее плюс, чем минус. Что счесть за таковые? Тщательность мазка? Приятность колорита? Но за этим не обязательно идти в Дом художника, можно остановиться в подземном переходе перед ним. Вот тут все распределено, словно в картотеке. Здесь золотая осень, там синее море. Здесь кошки, там лошади, а вон в том углу – белокурые красавицы в прозрачных сорочках. Здесь “под Моне”, там “под Саврасова”…

А если назначить критерием исключительно дерзость?.. Вот очередной молодой талант приносит свое творение, и это, если верить подписи, “Кармен в Париже”.

“Разобраться бы еще, кто из них Кармен, а кто Париж!” — резюмирует один из художников после минуты всеобщего озадаченного молчания перед скопищем цветных пятен.

Что делать с творческой душой, которой тесно в академических рамках? И как защитить искусство от тех, кто прикрывает “модерновостью” банальное неумение владеть кистью?

Новое полотно. “А что, лица уже не надо рисовать? Руки тоже?”

Нельзя сбиваться на модный сленг только ради того, чтобы не прослыть ретроградом. Мода слишком быстро меняется.

Периодически вспыхивают и дискуссии, по чьему ведомству проходит та или иная работа. Вышитая бисером икона – это прежде всего икона или предмет интереса прикладников? Но икону редкой красоты одобряют сразу, отмахнувшись от формальностей: “Потом поделим!” Кто-то шутит: если на картине краска толстым слоем – сразу к прикладникам.

Те не дремлют. Перед взорами мэтров появляется мозаичный куб с громадным глазом на одной из граней. Основание укутано полиэтиленом. “Предложение по мозаике!.. Там тумбочка хорошая, белая, все нормально…”

— А как называется это… кубическое произведение? Автопортрет?!

Одобренные картины громоздятся штабелями, рядом кучкуются всевозможные объекты. Среди проволочных рыб и причудливых ваз цветного стекла стоит бронзовый Высоцкий, ростом чуть повыше табуретки. Вполне пропорциональный, впрочем, и легко узнаваемый. На шею барда медной проволокой прикручен тетрадный листок с предупреждением: “За гитару не брать!”

На выставку всегда отбирается раза в полтора-два больше работ, чем войдет в окончательную экспозицию. Но в каталоге появятся все. Окончательный отбор происходит уже в залах, где так же бушуют горячие дискуссии.

Скоро все развесят. И будет выставка. Мир, в который раз родившийся из хаоса.