Мы иной раз и не задумываемся, что привычно звучащая в концертных залах классическая музыка – для кого-то любимая, для кого-то прослушиваемая в порядке тяжкой культурной повинности – это лишь малая часть всего музыкального наследия. Остальное забыто. Почему? И почему оно так трудно возвращается к нам?

Об этом размышляет знаменитый пианист Константин Щербаков, которого называют одним из самых смелых музыкантов современности. На Зальцбургском фестивале 2005 года его исполнение 24 прелюдий и фуг Шостаковича признано “единственно правильным”.

— Музыка, редко исполняемая, не записанная доселе, сейчас вызывает интерес, — говорит он. — Весь стандартный репертуар записан и переписан по многу раз. С точки зрения исторической, наверное, нет сочинения, которое не заслуживает быть исполненным. А в современной концертной практике забыт огромный пласт музыки.

— Как получилось, что этот пласт образовался? Как произошел отбор хитов, которые, может быть, и хороши, но затерты. А другое – забыто. Как это могло случиться?

— Причина прежде всего в консерватизме публики. Вторая причина – консерватизм самих исполнителей, отсутствие желания рисковать, желания открыть для себя что-то новое. Выгоднее сыграть уже известное произведение и вызвать предсказуемо благожелательную реакцию публики, чем поставить на карту свой сегодняшний концерт, исполняя сочинение, которое публика не знает. Например, однажды я играл в Сингапуре Первый концерт Метнера. У меня был карт-бланш, я мог сыграть любой концерт – Рахманинова, например, Чайковского. Но я предложил именно этот концерт. И проиграл, потому что – при том, что концерт был удачный, – публика все равно была не готова. Она не готова в принципе воспринимать новое. Если среди полутора тысяч человек, которые находятся в зале, есть десяток-другой, которые хотели бы услышать этот концерт, то всем остальным он неизвестен, а значит, настораживает.

— А в чем это выражается? Не продаются билеты? Слушатели уходят с концерта? Нет энергетической отдачи из зала?

— И не то, и не другое, и не третье. Залы полные, отдача из зала обычная. А критики обязательно напишут: “После того что мы услышали, хотелось бы послушать его в концерте Рахманинова…” Если даже критики так пишут, люди, которым полагается слушать с интересом эту музыку и знать о ней, даже если они так говорят…

— То есть главная-то проблема получается в критиках?..

— От критиков многое зависит. В них импульс, который передается публике. Слушатель, пусть даже он испытал какой-то интерес, душевное волнение, приходит домой, читает колонку музыкального критика и говорит: “Я так и думал…” Критики воздействуют на умы своим якобы просвещенным мнением, хотя это мнение всего лишь отдельных людей, одного человека.

— Причем субъективное?..

— Как всегда.

— В чем же решение?

— Есть несколько артистов, если говорить о фортепианном исполнительстве, которые посвящают свое творчество именно этому репертуару. Не повторению затертых хитов, не исполнению в тысячный раз сонат Бетховена и записи-перезаписи этих сонат. А открывают новый репертуар, возрождают к жизни забытые произведения. Это долгий процесс, такую задачу нельзя решить, просто записав один или два диска.

— Как вы увлеклись забытой музыкой?

— Моя задача не показать, какой я хороший, а с помощью своих способностей показать, что есть музыка за пределами стандартного репертуара. 15 лет назад я получил возможность свободно выбирать материал для записи диска и открыл для себя “12 трансцедентных этюдов” Ляпунова, написанных им в продолжение цикла “12 трансцедентных этюдов” Листа, чьим горячим поклонником он был. Тогда я задумался и вдруг понял, что мне это легко дается. Я легко учу новые произведения, и мне доставляет удовольствие тот факт, что потом приходят письма, раздаются звонки: “Как мы могли до сих пор не знать такое произведение!” Вот эти отклики — отдача за вложенный труд, поощрение за риск.

— Быстро ли она приходит?

— Это долго. Инерция восприятия — тот камень, который капля точит.

 

Беседовала Ольга Шатохина