Лотерея творцов мифа

Фестиваль фотоискусства «Мода и стиль в фотографии», который идет сейчас в московских выставочных залах, — сам по себе явление давно уже не случайное. Но задуматься заставляет об одной из случайнейших вещей на свете – о стиле эпохи. Об ощущении мира. О моде, конечно, тоже. Но о сиюминутности все-таки больше. Хотя… разве мода не есть вернейший синоним сиюминутности?

Всякий бродивший с фотоаппаратом в руках по незнакомому городу знает: лучший способ увековечить настроение, царящее в этом городе, и свое собственное впечатление от него – щелкать «третьим глазом» направо и налево, абсолютно не задумываясь о путеводительской ценности кадров.

Именно так снимал свою эпоху, вернее, свою жизнь прославленный Жак-Анри Лартиг. Появившись на свет в 1894 году, он получил на шестой день рождения в подарок свою первую фотокамеру. Да-да, такую, какую сейчас можно увидеть только в музее – громадную, неуклюжую, с «гармошкой» и на деревянной треноге. Мальчику понравилось. Очень.

Жак-Анри прожил 92 года, из которых 84 щелкал затвором. Снимал то, что нравилось – например, красавиц еще в шляпах и пышных платьях, но уже в автомобилях. Многие из лучших своих снимков Лартиг сделал еще в детском возрасте. Он описывал свое детство как «сказочное время», особенно увлекательное благодаря появлению автомобилей и самолетов. И те, и другие часто запечатлены на фотографиях Лартига как часть веселой и комфортабельной жизни его семьи и друзей. Любимым сюжетом фотографа были виды парижских бульваров, особенно с «хорошенькими женщинами, эксцентричными, элегантными, в экипажах, запряженных лошадьми, или в прекрасных сияющих автомобилях».

Или то, что было рядом, — своих родителей, родного брата, кузенов, каникулы у моря и в горах. А потом и собственных жен, коих у него было несколько, но, ясное дело, не одновременно. Фотограф был по женской части хоть и не султан, зато истинный француз… Семейных фотоальбомов, впрочем, у него получилось больше чем прожитых лет – общим числом 130.

И за это занятие, которое сам всегда считал всего лишь хобби, он был назван одним из великих фотографов истории. Да не где-нибудь, а в Америке, которая не шибко любит признавать гениев, родившихся не под сенью звездно-полосатого флага. Лартига признали. Сам он долго себя не признавал, утверждая: «Я художник». Кто теперь вспомнит его вполне грамотные, но не больно оригинальные картины? А черно-белые снимки, запечатлевшие не кровь и социальные потрясения ХХ века, — очарование belle époque и радость жизни. Красоту обычной в общем-то жизни, которой мы радоваться почти что разучились.

Зато «Золотая лихорадка» Мишукова – нашему времени абсолютно понятна. Потому что созвучна ему. Побеждать, любой ценой побеждать, и желательно – нокаутом. Дамы научились этому быстро, а потом и превзошли мужчин. Наша эпоха обязывает побеждать убийственно для противника, но вдобавок еще и красивенько. Вот и получилась абсолютно постановочная красотка в золотых боксерских перчатках – как репортаж о смысле современной жизни. Можно еще и грушу боксерскую позолотить, чтоб лупцевать приятнее было. Полный гламур, однако.

Времени – созвучно. Окажется ли эта композиция вне времени, оно же само и покажет.

Гламурная безжалостность ярче всего проявляется именно там, где концентрация упомянутого гламура выше всего – в мире моды. Будь то демонические манекенщицы на рекламных постерах или нравы в модельной среде. А вот английский фотограф Норман Паркинсон, выставка работ которого идет в Манеже, слыл неисправимым романтиком. Фотографию высоким искусством не считал, убеждал молодых коллег, что фотограф по определению вряд ли способен на большее, нежели «делать свои снимки так, чтобы они были полны радости, солнечного света, излучали счастье и выглядели соблазнительно».

Впрочем самому ему это не мешало быть как признанным фотопортретистом, перед чьим объективом почитали за честь предстать самые знаменитые модели и светские львы, — так и репортером, снимавшим жизнь шахтеров в Уэльсе во время Великой депрессии.

Фотографии моды, где позирует жена Паркинсона Уэнда Роджерсон, являются типичными для его раннего послевоенного творчества. Застенчиво улыбающаяся модель, снятая среди простых декораций, стала тем новым образом, с которым могли себя идентифицировать британские модницы.

Новая элегантность вызывала доверие и казалось доступной, — это был глоток свежего воздуха после отстраненных, часто элитарных образов от кутюр, которые были распространены после войны. Сюрреалистический характер многих работ Паркинсона того времени постепенно уступил место более живой, энергичной манере. Веселье и игривость нужны были для того, чтобы привлечь внимание; звездой все равно всегда оставалась одежда.

Паркинсон называл себя ремесленником. Сегодня его называют виртуозным художником и создателем мифа.

Ключевое слово прозвучало. Миф. Все люди во все времена рассказывали что-то на тему «а вот еще было случай». Приукрашивали, придумывали заново. Рассказывали часто ради развлечения, часто ради заработка (бардам за это и платили, собственно) – так же, как бесчисленные фотографы жмут на кнопку сейчас. И так же кому-то повезет стать причастным к созданию мифа.