На прошлой неделе в Удомельском районе Тверской области в селе Поддубье был установлен надгробный памятник художнику Григорию Сороке. Был живописец талантлив, но судьба распорядилась ему родиться крепостным…

Ольга Шатохина

 Ученик Венецианова

Как известно, выдающийся реформатор русской живописи Алексей Гаврилович Венецианов открыл в этих краях первую в России частную художественную школу. Его ученики были в основном выходцами из крестьянской среды, и Венецианову удалось выкупить некоторых, дать им свободу. Многие ученики его были широко известны, но по большей части со временем отошли от принципов учителя, предпочтя академическое письмо.

Зато Григорий Сорока стал зачинателем русского национального пейзажа, положив начало той линии «поэтического реализма», которую продолжили в дальнейшем Ф. Васильев, А. Саврасов, И. Левитан, более чем на полвека опередив свое время в живописи.

Самые известные из его картин — «Рыбаки», «Вид озера Молдино», «Вид на озеро Молдино в усадьбе Островки», «Кабинет в Островках», великолепно исполненный портрет Венецианова. Сейчас работы Сороки, их до наших дней дошло несколько десятков, хранятся в Государственном Русском музее, в Третьяковской галерее и других крупнейших коллекциях страны.

История его жизни в недавние времена была бы готовым идеологически выдержанным сюжетом для исторического романа на тему о социальном неравенстве. Сейчас – прямо сценарий для романтической мелодрамы.

Любовь и смерть

Одаренный юноша, его просвещенный учитель – сам знаменитый Алексей Венецианов, прекрасная дочь помещика Лидия… Несчастная любовь, трагическая гибель Алексея Гавриловича, не успевшего выкупить «русского Вермеера Делфтского» из крепости, разбитая жизнь и безвременная смерть Григория. Безымянная могилка за оградой сельского кладбища. Самоубийц в освященной земле не хоронили…

От всего этого веет таким отчаянием, что нежно-золотистый колорит картин Григория Сороки кажется чем-то невозможным – творческие люди часто предчувствуют свое будущее, так откуда же этот свет?

Неужели от той безнадежной любви?..

Если присмотреться к семейным портретам Милюковых и знаменитому автопортрету Сороки, что находится в Русском музее, понимаешь, что слова тех, кто считает художника незаконным сыном Милюкова, отнюдь не беспочвенны. Слишком сильно выражено фамильное сходство. Значит, не одна лишь барская спесь мешала Милюкову дать свободу талантливому юноше, но и, очень может быть, боязнь одного из страшнейших грехов – кровосмешения.

Узнал ли художник об этом родстве? Не ведаем. Тайну свою ученик Венецианова унес с собой в могилу, да и сама могила была с течением времени забыта и потеряна.

О долгих поисках рассказал председатель Союза художников Валентин Сидоров.

«Живая земля – это и есть память!»

— Когда мы готовились к юбилею Венецианова, мы не знали где его могила. Мы тогда обратились в правительство с предложением отметить в 1979 году 200-летие со дня рождения великого русского художника, который повернул всю нашу живопись к народу, как это сделал Пушкин в литературе. Третьяковская галерея тоже не знала, где могила Венецианова. И в правительстве мне сказали – как же это вы художники, готовите юбилей и не знаете, где похоронен Венецианов? Во что бы то ни стало нужно найти! И я несколько лет искал, спрашивал у всех.

Я все время поражался: Венецианов уехал в такую глухомань, в деревню Сафонково Тверской губернии. А ведь тогда ни машин, ни железной дороги не было. Я разыскать не мог это Сафонково! Хотя все там исходил-изъездил.

— А по церковным книгам ничего не значилось?

— Только потом я понял, что шел не по тому пути. Я же искал Сафонково, которого давно уже нет. А тут сообразил, что мне надо поехать в Дубровское, которое было недалеко от Сафонково. И я поехал туда. Приехал к вечеру, чудесный был вечер. В последних лучах солнца вижу — старушка колет дрова, возле нее два белых козленка… «Бабушка, — остановился я, — вечер-то какой! – Да, хороший, хороший вечер. – Тут жил когда-то художник Венецианов… — Алексей Гаврилыч, как не знать, мы все тут его знаем! – А не знаете, где он похоронен? – Через мостик пройдете, налево свернете, там старое кладбище и тут сразу могилка его». Иду. В центре кладбища надгробие роскошное, то есть не роскошное — строгое, большая серая плита. И не сказать чтобы старое, скорее наших времен, как мне показалось. Надпись «Художник Алексей Гаврилович Венецианов». Могила ухоженная, чистенькая, все подметено. Осеннее время было, и листья желтые падали. Старые деревья… один лист падает, другой. Тишина полная. На могилке лежит маленький букетик розоватых полевых цветов. Свежие цветы – кто-то недавно был.

Возвращаясь, я опять подошел к той старушке, сказал: «Наверное, приходил кто-то, букетик цветов лежит на могилке… – Да как же, как же, сегодня учительница из Твери была, привозила своих учеников…» Учительница из Твери – учеников привозила, а Третьяковская галерея – не знала, где покоится Венецианов!.. Конечно, я с радостью сообщил: «Нашел!»

— Насколько мне известно, это не единственная подобная находка?

— Когда речь идет о Венецианове, сразу возникает имя Сороки. Я очень люблю этого художника, гениально одаренного и с трагической судьбой. Эта судьба должна быть воплощена в произведении искусства, в романе или фильме! Удивительная трагическая судьба!

Он был любимым учеником Венецианова, талантливейший мальчик, родился неподалеку от Островков, где жил его помещик Милюков, предводитель дворянства Вышневолоцкого уезда. Учился грамоте в Поддубье, в церкви у дьячка. Считался садовником Милюкова, для которого выполнял заказы на портреты и картины – под непосредственным руководством Венецианова, друга Милюкова. Тот часто приезжал к Милюкову, порой брал Сороку с собой в Сафонково. «Моему Мише, — писал Венецианов о племяннике, — до этой станции никогда не дойти, до которой дошел уже Сорока»

— Неужели его могила тоже была потеряна?

— Когда я узнал о его трагической гибели, я задался вопросом, где он похоронен. Ходил я по старому кладбищу, тогда еще сохранились старинные надгробия статских советников и других, сейчас все разграблено, ходил вокруг кладбища, искал старую мощеную камнем дорогу… И тут из калитки крайнего домика вышла старушка и направилась ко мне.

«Что вы тут ищете, что высматриваете? – Бабушка, жил когда-то здесь художник Сорока… — Как же, как же Сороку Григория не знать, мой ведь прадед учил его грамоте! – Василий Матвеевич Владимиров? – Владимиров, Владимиров!»

— Вот это совпадение! Так, сразу, встретить правнучку того самого дьячка…

— Когда я назвал его имя-отчество, мы с этой бабушкой ну просто как родственники стали! Дьячок Василий Матвеевич Владимиров учил Сороку грамоте, а потом Сорока подарил своему учителю альбом, в котором были нарисованы крестьяне окрестных деревень. Там были и повар, и горшечник, и столяр, и плотник – все, кто смог Сороке попозировать. Альбом этот хранится сейчас в Русском музее.

«А где он похоронен? — спросил я у старушки. — Да здесь вот кладбищенский сарай был, за сараем, возле сиреневого кусточка у оградки кладбища его и положили…». Конечно, Владимиров, которому Сорока был как сын, похоронил его на удобном месте, мимо которого он каждый день ходил. Это с точки зрения психологии очень понятно, и больше всего доказывает, что найдено истинное место погребения Сороки. Кроме того я нашел старожилов, которых в детстве так же привозила из Твери учительница из Твери на могилу Сороки. Мы встали возле могилы – и увидели храм. Только с этого места на кладбище можно было храм увидеть. А могилка… еще холмик сохранился. Старые липы над ним растут, и они ветвями укрыли эту могилку. В прошлом году мы туда ездили, осенью – очень трогательное зрелище: над могилкой низко склонились ветви с золотыми листьями. И на могилке две конфетки лежат…

— Историки и краеведы подтвердили вашу находку?

— В этом году была встреча с местными краеведами, и все они согласились, что здесь действительно покоится Григорий Сорока. Мы с художниками решили приволочь туда огромный валун с поля, по которому ходил когда-то Сорока, и на этом валуне высечь надпись: «Художник Григорий Сорока (Васильев)» — и даты рождения и смерти. Тогда это захоронение не будет потеряно, не исчезнет могила человека, который трагическую жизнь прожил.

— Вы подчеркиваете – «трагическую» — но мало кто знает подробности его судьбы…

— Эта старушка, правнучка дьячка, рассказала мне, что в Сороку влюбилась старшая дочь Милюкова, Лидия Николаевна. Милюков очень не хотел развития этого романа. Он – предводитель дворянства, важный сановник из знатного рода Милюковых, а тут такой позор, дочка влюбилась в крепостного.

 

— Классический сюжет для мелодрамы на тему социального неравенства…

— Поначалу я так и думал. А все оказалось гораздо сложнее. Сорока был незаконнорожденным сыном Милюкова! Отец Лидии Николаевны испугался кровосмешения, и чтобы отдалить Сороку от своей дочери, женил его на крепостной. А Лидию Николаевну выдал замуж за полицейского пристава Вышневолоцкого уезда. Сорока в конце концов, не выдержав потрясений, повесился, а Лидия Николаевна, которая была крестной матерью его сына, отравилась.

— Вот это уже сюжет для настоящего романа!

— Никита Михалков заинтересовался, даже снял какие-то кадры. И трагизм, и талант! Талантище! Ведь по таланту своему Сорока был очень высокого класса. Я, когда говорю о нем, всегда вспоминаю о Вермеере Дельфтском – вот какого уровня был живописец! Он был удивительно одаренным человеком.

— Существуют ли подтверждения версии, которую вы поведали?

— Когда отмечалось 200-летие Венецианова в Большом театре, в президиуме ко мне подсел Михаил Иванович Царев, знаменитый наш актер. И показал мне книжечку репродукций – автопортрет Сороки, дальше портрет Милюкова, портреты его дочерей. Показывает и говорит: «Какова сила природы! Как они все похожи!» Я подумал озадаченно: как – похожи? Сорока и Милюков? Оказывается, он не случайно так сказал.

А как вам, продолжает он, наш автопортрет Сороки в Русском музее? И я опять не могу понять почему «наш автопортрет». Там же на табличке написано «Дар Новосильцевых». А он мне на ушко (прямо во время заседания): «Моя жена, Новосильцева Варвара Григорьевна — праправнучка Сороки». Как все связано!

Варваре Григорьевне сейчас уже 90 лет, она говорит: «Я живу только до поклона земле предка!» Я обещал ее отвезти туда нынешней осенью. Она бывшая артистка Большого театра. И она говорила: смотрите, как мы все похожи.

— Будет ли памятник на могиле Сороки, как вы задумали?

— Я предлагал ничего не делать. Хотелось все сохранить, растут цветочки на могиле, и слава Богу. Огородите, говорю, этот холмик черными цепями, и пусть он будет, как есть, осевший, травой заросший. А дальше — камень положить… Ну что вы! Там местное начальство, по-моему, метрополитен сделает! Плитами все выложит, чтобы не по земле идти, а по мощеному, асфальтом, не дай Бог, еще зальет… Не понимают, что живая земля – это и есть память! Как у Есенина в Константиново к дому, к его крыльцу плиты положили железобетонные — чтобы дамочки, которых водят на экскурсии, каблучки не сломали. И прижали живую память, унизили.

— А кто такие Новосильцевы, которых вы упомянули?

— Новосильцевы пошли от сына Сороки. У него было два сына, и один получил фамилию Новосильцев. Почему? Другой-то сын пошел по крестьянской линии. Новосильцев же получил образование, — дворянское образование! – он дослужился до поста смотрителя императорских гимназий в Москве, это был большой чин. И все его дети пошли по интеллигентской части.

А вот почему Новосильцев, предстоит еще распутывать. Я не раз встречал эти фамилии рядом – Милюков и Новосильцев. А старушка-то Владимирова мне тогда сказала: приезжал, мол, часто к Милюкову Новосильцев – и отметила «красавец Новосильцев, молодой красавец». А порода-то милюковская! Представляете, как интересно? Но это надо еще искать, доказывать, собирать по крупицам невероятно интереснейшие вещи. Я давно почувствовал в себе этот интерес — а где что было? Мне все время кажется, что предметы, окружающие нас, хранят в себе тайны прошедшего времени. Они обо всем могут рассказать. Вот ученые когда-нибудь придумают аппаратуру, которая позволит узнавать, что было когда-то с этим предметом, что он видел. Без памяти невозможно движение вперед.

— Вы упоминали, что не раз искали места, где написаны знаменитые картины…

— Помню, как однажды пошел искать деревню, где Левитан писал картину «Весна. Большая вода». Помню, переписка мне попалась. Левитан пишет Виктору Васнецову примерно так: «Я в Ницце, хожу по набережным, тоска несусветная» Он не знал, что там делать! Эта публика, эта жизнь – все чуждо было ему. «А у нас в России сейчас, наверное, весна, реки разлились. Красота! Нет страны, красивей, чем Россия, и только здесь может родиться настоящий пейзажист» Левитан не выдержал, вернулся, и сразу поехал в Тверскую губернию, где в деревне Гарусово и написал «Весна. Большая вода». Образ-то у него родился уже там, в Ницце.

И вот была весна, и я подумал — пойду посмотрю, где Левитан писал этот пейзаж. С утра взял альбомчик и в путь пустился. Прошел, наверное, километров 18, дошел до села Алексеевское… И вдруг увидел огромные тополя, устремившиеся ветвями в голубое небо с крутыми белыми облаками. Грачи вовсю кричали, вили гнезда, летали с вершин на землю и обратно и все кричали, кричали, радуясь мирозданию. Я постоял, посмотрел… Какой образ! Да еще накануне я слышал, как по радио передавали Второй концерт для фортепиано с оркестром Рахманинова. Какой образ! Я смотрел, как ошалелый. Потом вижу, два мужика идут. Спрашиваю, где Гарусово. «А вон, говорят, за озимью, видите домики?» Поле за тополями озимое, зеленое, снег только-только сошел, еще даже кусочки снега кое-где остались – а за полем, действительно, домики. Я посмотрел еще, и скорее побежал домой. На другой день схватил холст и снова был на этом месте. Притащил большой холст и начал писать свою картину – «Весна. Высокое небо» Вот так совершенно неожиданно, стараясь найти крупицы, связанные с Левитаном, пришел к собственному замыслу.

— На таких местах надо памятные знаки ставить, чтобы все знали.

— Нашел место, где писал Левитан «Золотую осень». Где писал он «Над вечным покоем», что его вдохновило? На месте, где Левитан писал «Над вечным покоем», сейчас камень стоит, но высекли совсем другие слова. Взяли и написали «На Удомельской земле работали художники…» — человек 15, и Левитан в общем списке. Это список надо было поместить в другом месте.

— В краеведческом музее, музее например.

— Да, в краеведческом музее. Я говорил, что надо написать: «Это место вдохновило великого художника Левитана на написание знаменитой картины «Над вечным покоем» Вот что надо было написать! Тогда бы шли бы сюда, смотрели, удивлялись… Там где у Левитана кучевые грозовые облака, сейчас видна Калининская АЭС, страшный такой силуэт. Левитан как будто предвидел, что там будет что-то страшное.

— Насколько я могу судить, впечатление для художника часто важнее точного воспроизведения увиденного. А как по-вашему?

— Я тоже, как художник получаю впечатления от природы, и преображаю их в свой возникающий в душе образ. Другой раз художник – художник! – подойдет, посмотрит, что я пишу на природе, пожмет плечами и скажет: «Где ж тут качели? Нет никаких качелей, тут столб стоит…» Да, верно, телеграфный столб стоит. Но мне этого столба было достаточно, чтобы почувствовать – здесь качели могли бы быть, где качалась бы обязательно девчушка какая-нибудь. И весь этот пейзаж сразу преображается. Когда собираешь по крупицам память о тех местах, где работали великие художники, понимаешь, что только по такому пути в творчестве и можно идти.

— А где писал Саврасов «Кунцево. Проклятое место» знаете?

— Где писал «Проклятое место», не знаю, а где он писал «Грачи прилетели» — был на этом месте в Костромской области. Мы еще будучи студентами Репинского института втроем туда ездили. Плыли по Волге и высаживались там, где работали великие художники. Перед этой церковкой на задворках вспоминали Саврасова и по нашему студенческому обычаю хорошо выпили (смеется). Как мы возвращались, я помню плохо, потому что мы были молодые и крепко восторженные.

— Говорят, вы в последний момент изменили сценарий празднования 150-летия Третьяковской галереи. Это правда?

— Третьяковка не знала, что торжественное мероприятие в первый день происходили в Дворянском собрании. И когда решали, где провести, предлагали в Театре Вахтангова, во МХАТе. А я говорю – зачем? В Колонном зале нужно, там же праздновали основание Третьяковки. Лужков говорит: «А вы можете доказать?» А у меня в кармане был листок из решения попечительского совета Общества любителей искусств, который принял на своем заседании решение отметить в Дворянском собрании передачу Третьяковым Павлом Михаиловичем галереи – городу. И вся программа – опера Аренского «Рафаэль», чтение стихов – Ермолова читала, «живые картины», исполнение увертюры Чайковского «1812 год» и так далее. Вот, говорю, только меню не хватает. Все засмеялись, и тут же Лужков дал указание перенести торжество в Колонный зал. Все страшно были рады.

— К слову о Третьяковской галерее и ваших поисках. Может быть, вам известно, почему первый набросок к картине Левитана «У омута» не имеет ничего общего с самой картиной?

— Как возник этот замысел? Пейзажная российская живопись это особое нечто в истории искусства. Так вот, Левитан не знал, куда поехать на лето, был в меланхолии. И тут Лика Мезинова, подружка Чехова, сказала: «Исаак Ильич, да поезжайте к моему дяде в Тверскую губернию. Он один живет, огромная усадьба, места связанные с именем Пушкина…» Левитан поехал. Познакомился с этим старичком, с обитателями соседних поместий. И как-то они пригласили его на пикник. Пока готовились, накрывали траву белыми скатертями, расставляли закуски и вина, Левитан отошел в сторонку и увидел какой-то водоемчик. Быстро этюдничек открыл и маленький набросок сделал. И тут к нему подошла баронесса Вульф, молоденькая такая была красивенькая дамочка.

«Исаак Ильич, а знаете ли вы, какой водоем вы пишете? – Да? Какой же? – Здесь когда-то бывал Александр Сергеевич Пушкин, и ему местный учитель рассказал историю о мельнике, о русалке – и это вдохновило Пушкина на написание «Русалки»…» Левитан сразу же закрыл этюдник с этим розовым вечером, на другой день холстину привез на лошади и стал писать картину «У омута» Совсем другого, тайного, трагического содержания. Рассказ заставил его увидеть это другое, совсем иной образ создать. Вот и сейчас в Третьяковке висит картина «У омута», а рядом на столе под стеклом лежит розовенький этюдик, совершенно не похожий, разве что мостки те же, а так этюд весь радостный. Этакий ужин на траве, сейчас у них будет застолье, выпивон, так сказать. Без единой трагической ноты!

— А еще неожиданные встречи у вас бывали?

— Однажды пить захотелось страшно. Заглянул в избу. «Бабуль, — говорю, — не могли бы дать попить? – Заходи, заходи. Присядь, да ты откуда же? – Да вот из Москвы, хожу тут, я художник. – Художник?! – Да. – А я у Исаака Ильича кофе подавала!»

Она Левитану кофе подавала, когда тот жил в Островне. Старая древняя старушка, ну что, кажется, она может сказать относящегося к искусству? А она кофе Левитану подавала!

А уж что касается жизни Левитана в Островне с Турчаниновой… Он же ездил все время с Кувшинниковой, а тут хозяйка влюбилась в него. Потом приехала старшая дочка хозяйки, которая тоже влюбилась в него. Левитан там стрелялся, потом приехал Чехов…

— Чехов еще и «Попрыгунью» написал, которой ему Левитан долго простить не мог…

— Но это потом. А тогда Чехов промыл ему рану, и Левитан быстро пошел на поправку. И вот Чехов разговаривал с Турчаниновой, а Левитан тем временем пошел поохотиться. Ничего не убил, возвращался и возле веранды — хлоп! – и застрелил чайку. Поднимает ее, входит на веранду и бросает чайку. А Чехов, который сидел за столиком вместе с хозяйкой, с Турчаниновой, это подметил – и появилась «Чайка» Это эпизод пробудил грядущий замысел. А «Дом с мезонином» — что это? Дочка Турчаниновой ходила все время за Левитаном и смотрела, как он пишет этюды, эта Мисюсь, она влюблена в него была. Но и ее мама была влюблена в него! (улыбается) А уж Кувшинникова, с которой он туда приехал, вовсе не знала, что делать и куда ей деваться. В конце концов она хлопнула дверью и уехала в ярости. А Левитан, после того как он поправился, приехал уже в Москву с Турчаниновой и называл ее «моя милая женушка». Она была с Левитаном до последних дней. Вот эти истории являются живой канвой нашей памяти.

Таким образом, младший сын Сороки получил фамилию Новосильцев (ее носил один из родственников Милюковых) и аристократическое воспитание, сделал хорошую карьеру. От него и пошли те Новосильцевы, из которых происходит ныне здравствующая Варвара Григорьевна Царева, вдова актера Михаила Царева. Она приходится Григорию Сороке правнучкой.

 

Память

Варвара Григорьевна приехала на церемонию открытия памятника. И, несмотря на почтенный возраст, одним своим появлением, безупречной осанкой заставила многих куда более молодых подтянуться и выпрямить спину.

Валентин Сидоров, стоя у могилы Сороки, еще раз вспомнил, как «во-о-он из того домика» за лугом вышла старушка, указавшая ему потерянное захоронение: «Да здесь вот кладбищенский сарай был, за сараем, возле сиреневого кусточка у оградки кладбища, его и положили…»

Старые липы, укрывавшие могилу ветвями, теперь спилили. Жаль. Но землю вокруг асфальтом не залили, только посыпали песком. И памятник почти такой, как изначально предполагал Валентин Михайлович, — гранитный валун, огражденный цепями, надпись на бронзовой дощечке «Художник Григорий Сорока». Отдельный памятный знак стоит и у самой дороги. А неподалеку крестом отмечено место, где погиб Венецианов. Говорят, он ехал к Милюкову говорить о Сороке, о выкупе. Но впряженные в кибитку лошади вдруг чего-то испугались и понесли, на всем скаку выбросив Алексея Гавриловича на каменные ворота усадьбы…

До сих пор Сороку по церковным канонам не поминали. Но теперь патриарх Алексий дозволил отпеть «раба Божьего Григория», как положено. Что и было совершено в храме Николая Святителя в Толмачах (церковь Государственной Третьяковской галереи) 31 августа.

При открытии надгробного памятника отслужили панихиду. Пожилые женщины, крестясь, смахивали слезы, приговаривали: «Ну, вот он и свободным стал…»

 

Современность

Пока делегация – представители Союза художников, Третьяковской галереи, Академии художеств – добиралась из Москвы до Вышнего Волочка, на ум приходили не только мысли о высокой вечности, но и о вечности, по крайней мере, одной российской беды. Да-да, о дорогах. Столичные пробки, тверские проселки… То авария впереди, то у самих что-то сломалось-отвалилось. Водитель, кое-как вписавшись между приготовленными к возложению корзинами с цветами, открывает люк в полу и спешно привинчивает отвалившееся, художники и искусствоведы вспоминают поговорку «Наша родина — Россия, оттого все так и вышло». Автобус починили. Времени в обрез. С милицейской мигалкой и сиреной, очертя голову — вперед, распугивая деревенских собак и лесовозы. Асфальт кончается… Скорость не сбавляется. «Русские называют дорогой то место, где собираются проехать».

И вдруг – Поддубье, серое низкое небо. Оно велит приглушить голос и тише ступать по свежему песку. Оно слишком многое видело…

В Доме творчества «Академическая дача им. Репина» тоже царит фантастическая тишина. В домах отдыха такой не бывает. Скамейки и мостки на берегу озера густо заляпаны разноцветной краской. Эту красоту больше ста лет пишут с натуры, а она продолжает очаровывать.

Раннее утро… Река, озеро – все зеленое, холодное, спокойное. Роса серебряная. Местные шавки и кошка-трехцветка с ярко-рыжим носом (будто краской мазнули), едва завидев человека, принимаются позировать. Привыкли тут с художниками… Из туманов и облаков медленно выплывает оранжевое солнце.

И сами собой приходят печальные мысли – о том, что судьбы творческих людей хоть и изменились в лучшую сторону, но… диктат галерейного рынка ненамного лучше крепостного права, а человеку с ранимой душой в мире все так же тяжело и неуютно. А вторая наша беда и поныне живет и здравствует, будь она трижды неладна. Будем почаще вспоминать свою историю – есть надежда, что поумнеем. Наконец-то.