«Заберите вашего писателя с нашего стенда!».

Книжные люди циничны и одновременно склонны к мистике. Насчет цинизма все понятно. Трудно сохранить трепетное отношение к тайне творчества, если обитаешь в том мире, где плоды этого творчества кромсаются, выверяются, много раз переделываются и подгоняются под параметры издательских серий. Какое уж тут таинство… Но даже от самых практичных здешних менеджеров не раз и не два приходилось слышать странные для деловых людей речи: мол, книжная ярмарка в чем-то похожа не на мероприятие, а на живое существо.

И правда – вот она только что завершилась, очередная, а в разговорах проскальзывает впечатление как от встречи с кем-то живым, а не посещения некого события. Или от взгляда в зеркало, неведомым образом перемешивающее множество отражений и выдающее обратно единый образ людей, их мыслей и разговоров, общества в целом?

А откуда вообще взялось такое отношение к книге? К слову, печатному и не обязательно? Кто ж его знает, какое оно было вначале… И все-таки вначале было именно оно, слово.

Книжная ярмарка, всегда тяжело дышит. Потому что таскает пачки тяжеленных фолиантов – да и легонькие романчики, приспособленные по размеру дамских сумочек, тоже отнюдь не легки, если их много. Потому что вечно прокладывает себе дорогу в плотной, хаотично движущейся толпе. Потому что задыхается в огромных, но жарких и душных павильонах. Потому что все время куда-то спешит – найти, встретить, переговорить.

Вот обо всем это на ярмарке хочешь не хочешь, а задумаешься. Когда сможешь снова начать думать.

Поначалу она просто оглушает гомоном голосов, криками и ревом громкоговорителей, музыкой, треском разрываемых упаковок. Звук рвущейся оберточной бумаги – примета ярмарки. Особенно в первый день. Вот только что рабочие собирали-устанавливали стенды издательств – у кого стандартные, у кого эксклюзивные – и на полках ничего не было. Потом отовсюду почти одновременно начинает доноситься шелест и треск, и из неброских серых коконов тысячами выпархивают книги-бабочки, яркие, блестящие. И скучное пространство, куб, очерченный стеклом и бетоном, стремительно наполняется их многоцветьем. Оживает…

Но пока рядом нет людей, книга – всего лишь бумага со значками-буквами. И вот появляются люди. Ходят, суетятся, обсуждают. Ярмарка бурлит, словно водоворот, выбрасывая на поверхность – а точнее, в ближайшее поле зрения – короткие фрагменты. Хрупкий интеллигентный писатель-фантаст тащит к стенду три пачки книг. Как – не понятно, но тащит.

Создатель олимпийского Мишки Жариков, слегка смущаясь, рассказывает о своем хобби – рисовать котов. В результате хобби получилась здоровенная книга. Просит журналистов тоже порисовать усатых-полосатых. Журналисты слегка теряются, но послушно рисуют. Кто-то, совсем рисовать не умеющий, пишет во славу котов стихотворение в прозе. Выясняется, что это конкурс. Книгу-приз выигрывает чья-то маленькая дочка. Пресса, вопреки профессиональной привычке, никого не пытается уличить в жульничестве, похлопав и художнику, и малышке, поднимается и всей стаей идет между стендов, до жути напоминая стаю котов с одного из рисунков Жарикова – «…то ли к мусорному баку, то ли просто бить собаку». Но связанное с мусорными баками есть прерогатива желтой прессы, которая сюда редко ходит, а вот побить на минувшей ярмарке то и дело порывались кого-нибудь, виновного в отсутствии кондиционеров. И припоминали, не обещал ли кто, что в это году задыхаться не придется. Надо только вспомнить, кто именно… «Тогда подвесим вместо вентилятора, — по-доброму обещали стендисты, обмахиваясь буклетами, — будет висеть высоко-высоко и оттуда жужжать».

Здесь прохаживаются египтянки в звенящих браслетах на запястьях и с золотыми священными кобрами на лбу. Важно позируют мрачные мужики в шлемах и кольчугах – мрачность происходит то ли от сознания своей грозной роли, то ли потому, что железки тяжелые и в них жарко. Неведомые науке плюшевые существа свободно бродят среди людей, и никто не шугается, никто не тычет пальцем. Подумаешь, мягкая игрушка вместо того, чтобы на диване сидеть, своим ходом куда-то потопала… Рекламирует что-нибудь, а что – не слишком важно. Должно произойти что-то совсем из ряда, чтобы броуновское движение людей и книг приостановилось – например, репродуктор громыхнет: «Дорогие друзья, через пять минут там-то начнется пресс-конференция Ницше…». Тут услышавшие вздрагивают, вскидываются: «Чья?!». Потом выяснится, что речь идет о презентации книги или о «круглом столе»… Но и это в порядке вещей. Строго говоря, вздумай все книжные персонажи вкупе с давно почившими авторами посходить с обложек и прогуляться в здешних лабиринтах, бывалый ярмарочный народ примет это, как должное.

«Поэт в России больше, чем поэт…». Наверное, не самую добрую службу сослужило нашей литературе это изречение. Да и по сути оно не слишком верно, ибо по древним канонам выше человека, владеющего словом, нет никого.

Человека-с-ярмарки можно узнать и далеко от центра водоворота, и без бейджа. По очумелому виду и тому, как он или она задумчиво замирает перед витриной с плакатиком «Новинка! Силиконовый бюстгальтер!» и, сосредоточенно шевеля губами, осознает, кто же написал такую книгу и кто ее издал… Хорошо, если рядом есть товарищ быстрее отходящий от книжного безумия, а потому способный ткнуть локтем под ребра и прошипеть: «Очнись! Это бельевой магазин!».

А ведь в древности грамматика означала не совсем то что сейчас. И основным назначением грамматика было произнесение заклинаний. Да и поэта чтили, как мага, а до «духа гражданства» тогда еще не додумались. Конечно, с тех пор многое изменилось. И словом владеют не только избранные. Далеко не всегда владеют хорошо. Но сущность осталась. Любой текст – заклинание по сути своей. Даже этот, который вы читаете…

Заклинания слабые, неправильные, злые и добрые, мудрые, великие… все они собраны на бумаге с черными значками, под обложками яркими или академически строгими. И сила их витает в воздухе, к вечеру начинаешь физически ощущать, как она сгущается, смерчами носится по павильону, и стекла прогибаются наружу под ее напором. Люди только усиливают это впечатление – ведь здесь собрались не просто люди, а служители Ее Величества Книги. И странности ярмарки обретают простое, как время объяснение. Это не выставка товаров. Это действо. Праздник урожая, если угодно.

Сил нет. Душно. Падаем без сил на пластмассовые стулья возле первого попавшегося стенда. Пьем минералку, которая за день нагрелась почти до кипения. Иначе здесь не бывает. Но помимо недостатка кислорода что-то еще давит на рассудок. На соседнем стенде человек вдруг заходится в истерическом крике и со всего маху пытается прорваться сквозь стену. Хорошо, что стена пластмассовая, пружинит. Человека успокаивают, отпаивают такой же теплой минералкой. Мы смотрим на все это почти безразлично. Ну, впал в транс, ну бывает…

У пресс-секретаря издательства верещит мобильник. Крик из трубки слышен даже нам: «Заберите вашего писателя с нашего стенда! Он тут всех уже достал!».

И ведь сколько ни звучит взаимных проклятий между писателями, издателями и читателями, сколько не сетуем мы все на духоту, толпу и ущерб карману, но ведь снова и снова идем «на ярмарку». И каждый понимает, про какую ярмарку речь.