Иван Крастев. Экспериментальная родина. Разговоры с Глебом Павловским

экспериментальная родинаЕсли определять жанр книги, то это не только итог сорокачасового разговора Крастева с Павловским и автопортрет Павловского на фоне эпох (советской, постсоветской переходной и уже почти современной), но афористическое описание механизмов, движущих сил и положений внутренней и внешней отечественной идеологии, график движения каждой из них.

Взгляд практика Павловского на недавнее прошлое лишен излишнего морализма и иллюзий, связанных с несбывшимся и канувшими в Лету многочисленными персонажами былых времен. Таким образом дела давно минувших дней советского диссидентства 1970-начала 1980-х нашего времени выглядят позабытым анахронизмом или фантасмагорией – как упомянутая Павловским ночевка в руинах Гостиного двора, в хиппи-сквоте напротив Кремля. «С 1970-го в СССР можно было говорить о брежневском консенсусе, появилась официальная формула «и лично Леонид Ильич Брежнев». Советская власть в рамках брежневского консенсуса стала викторианской… …в Союзе физический труд окружала репутация чистоты. Интеллигент находился под градом обвинений в слабости — гвоздя не умеет забить».

В прежней истории остался когда-то один из самых животрепещущих вопросов — можно ли, не будучи близким к власти, пытаться ее «учить» и указывать на то, что является, по-вашему, ее ошибками? Какие должны быть отношения между властью и диссидентами?

Немаловажное место в тексте занимают строки, посвященным Павловским историку и философу Михаилу Гефтеру (есть одноименный интернет-журнал с интересными материалами), также – диссидентам и либералам, людям во власти и около нее.

Павловский рассказывает не только (и не сколько) об истории создания отечественной идеологии (с особенностями до крымского периода), сколько разработке механизма и конструктивных элементов идеологии, а также ее движения — в том числе через развивающий в то время интернет и первые интеллектуальные порталы — в массы.

Какое же будущее моделировали (планировали) построить Павловский со сподвижниками? «В ту предбоевую зиму 1998-1999-го я много экспериментировал с рискованными техниками. Например, мы разрабатывали «окна возможностей влияния и окна проникновения власти», сочетая анонсные базы данных с прогнозными рядами и построениями графов. На манер азимовских MNC (Minimum Necessary Change) – «минимально необходимых воздействий», а попросту — штабных разработок Кремля над ближайшим будущим. Это позволяло угадывать и опережать врага. А также создавать «прокси» — — мнимых акторов, приписывая тем собственную активность. К счастью, все ограничилось пробками в реале. Мы не сумели построить универсальную математическую модель, работоспособную при операциях с временными Big Data. Сегодня я думаю об этом не без удовольствия — наши фэповские квесты в стиле The End of Eternity Айзека Азимова были безответственны, и нетрудно представить, как воспользовалась бы ими команда власти».

Итог: пока 1990-е еще не превратились в один из абстрактных периодов истории, поскольку происходившее «там и тогда» до сих аукается в здесь и сейчас. И после прочтения книги создается впечатление, что места в истории еще окончательно не распределены.