— Спасите моего сына, мсье Пастер! – истошный крик женщины захлебнулся в отчаянном рыдании. – Спасите!..

Парижане, которым выпало жить неподалеку от здания Высшей школы, с опаской переглядывались, слыша крики и плач несчастной матери. Впрочем, здание Эколь Нормаль на Рю-д’Юльм уже несколько лет пользовалось у соседей дурной славой. Оттуда постоянно доносился леденящий душу хриплый собачий вой…

Мадам Мейстер, вбежавшая в тот день в маленькую лабораторию, не думала о собаках в клетках… Два дня назад бешеный пес покусал ее девятилетнего сына Жозефа. Шансов остаться в живых у мальчика не было… но до Эльзаса, где жила семья Мейстер, уже дошли слухи, что в Париже ученый Пастер – тот самый, что изобрел вакцину против сибирской язвы, — теперь изучает бешенство и, кажется, нашел способ предохранять укушенных от верной гибели. И вот теперь мадам Мейстер в слезах умоляла ученого спасти мальчика.

…Профессор Луи Пастер не знал, на что решиться. Только что разработанная методика защищала от страшной болезни подопытных собак и других лабораторных животных, но при этом она еще ни разу не была проверена на человеке. Один из помощников, тронутый горем матери, напомнил ученому, что все последние опыты на животных прошли удачно, и даже комиссия Академии это подтвердила…

— На животных – да, — оборвал его Пастер. – А тут человек! Вы уже забыли, как этот проклятый немец выставил нас дураками? Поверьте, он не замедлит ославить нас и как человекоубийц!

Мыши и коровы

«Проклятым немцем» был доктор Кох. Его научное соперничество с Пастером за несколько лет до того переросло в открытую вражду.

Роберт Кох был на двадцать с лишним лет младше Пастера. Он родился в семье горного мастера в городке Клаусталь почти у самого подножия знаменитой горы Брокен, места ведьминских шабашей. Но юного Роберта интересовали не столько страшные легенды, сколько естественные науки. По счастью, среди его родственников нашлись те, кто заметил эту склонность и поддержал ее, считая, что умному парнишке негоже прозябать в шахтерском городке.

Кох мечтал о дальних странствиях и, получив медицинское образование, попытался устроиться врачом на какой-нибудь корабль, уходящий в кругосветное плавание, но подходящей вакансии не нашлось. Вскоре началась франко-прусская война, и он стал военным врачом. А после окончания боевых действий – женился и, поддавшись уговорам супруги, оставил мечты о приключениях ради спокойного и относительно прибыльного существования сельского доктора.

Однако свою повседневную практику Кох так и не полюбил. Не только из-за скуки, царившей в прусской глуши, но и потому, что во многом был бессилен перед болезнями.

«Я презираю этот обман, который называется моей врачебной практикой, — говорил он друзьям. — Не потому, что я не хотел бы спасать детей от дифтерита. Но когда ко мне приходят плачущие матери и умоляют спасти их детей, что я могу для них сделать? Топтаться на месте, говорить глупости, утешать их, когда я знаю, что нет никакой надежды на спасение… Как я могу лечить дифтерит, когда я не знаю даже причины этой болезни, когда самый умный доктор в Германии ее не знает?»

Устав от ворчания мужа, фрау Кох подарила ему на день рождения микроскоп. Видимо, она надеялась, что научная «игрушка» послужит для доктора достаточным развлечением, чтобы он перестал жаловаться на судьбу. Поначалу так и было – ровно до тех пор, пока Роберт Кох не положил под микроскоп стеклышко с каплей крови овцы, погибшей от сибирской язвы.

Эта болезнь в то время была кошмаром всей Евразии. От «сибирки» гибли огромные стада богатых скотоводов и коровы бедных крестьян. Время от времени недуг поражал и людей — пастухов, мясников, кожевников. И никто не мог понять, почему на прекрасных зеленых лугах коровы и овцы находят не только обильный корм, но и быструю мучительную смерть…

Роберт Кох увидел в капле черной крови микробов, образовывавших длинные нити, которые впоследствии один из популяризаторов науки Поль де Крюи поэтически назовет «смертоносной пряжей». Мысль о том, что именно микробы являются причиной болезней, уже была высказана – как раз Пастером. А упрямый немецкий доктор снова и снова рассматривал под микроскопом препараты из крови и тканей погибших от «сибирки» животных, находя в них все те же палочки. Так, стало быть, именно они и являются возбудителем этой болезни? После долгих опытов в крошечной импровизированной лаборатории, где мыши заменяли овец, а заточенные щепочки служили вместо шприцев, исследователь позволил себе ответить на этот вопрос положительно.

В 1876 году Кох, облачившись в свой единственный относительно приличный костюм, приехал в Бреслау, где его учитель профессор Кон помог организовать выступление в местном университете. Три вечера кряду Роберт Кох демонстрировал именитым медикам, как выглядят бациллы сибирской язвы под микроскопом, показывал свои опыты с мышами и зараженными щепочками. Поначалу светила науки скептически ухмылялись, но вскоре знаменитый профессор Конгейм побежал в свою лабораторию и с порога крикнул студентам: «Бросайте все и идите скорее смотреть на доктора Коха. Этот человек сделал величайшее открытие!..»

 

Непримиримые гении

Когда новость о триумфе Коха докатилась до Парижа, прославленный Пастер был немало уязвлен. Что он мог противопоставить новой звезде европейской науки? Вот если бы найти способ лечить, а лучше предотвращать заболевание сибирской язвой…

Сколь бы тщеславным не был Пастер, он оставался гениальным ученым, чей ум был вполне подготовлен, чтобы совершать те самые якобы случайные открытия и улавливать мгновенные озарения. Оценивая очередную шарлатанскую методику лечения больных коров, он заразил четырех животных сибирской язвой (двух для лечения и контрольную пару). Из каждой пары одна корова погибла и одна поправилась. Пастер язвительно заметил, что коновалу, пытавшемуся лечить «сибирку» скипидаром не повезло: вот если бы он по воле случая лечил двух самопроизвольно выздоровевших коров, средство могло бы быть названо верным… Но шутки шутками, однако Пастера осенило – а не попробовать ли заразить выживших коров еще более сильной порцией инфекции? Опыт был проведен, и у переболевших коров на сей раз даже не поднялась температура.

— Это даже лучше, чем прославленные опыты Дженнера с вакциной от оспы! – возликовал Пастер.

Впоследствии был проведен масштабный эксперимент на четырех с лишним десятках животных. Половину из них прививали постепенно возрастающими дозами вакцины, а потом всех заразили смертельной дозой. Вакцинированные животные остались в добром здравии. Франция ликовала. Началась массовая вакцинация скота.

На самом деле с вакциной от сибирской язвы не все было гладко – бывало и так, что она не предохраняла коров и овец от гибели, а иногда и сама становилась причиной болезни.

Именно на этом Кох подловил Пастера.

В 1882 году Пастер выступал на медицинском конгрессе в Женеве с докладом «Как предохранять живые существа от заразных болезней путем введения в них ослабленной культуры микробов» и упорно пытался втянуть соперника в дискуссию. Кох никогда не был мастером публичной полемики, поэтому на все провокации француза отреагировал короткой фразой: «Я предпочту ответить господину Пастеру письменным докладом в самом ближайшем будущем…».

Ответ оказался поистине ужасающим. Педантичный Кох снабдил свой доклад немалой долей иронии, начав с того, как ему удалось приобрести некоторое количество «так называемой» вакцины от сибирской язвы.

…Вот образцы этой якобы вакцины, писал Кох, которые были охарактеризованы господином Пастером, как действующие исключительно на мышей. Опытным путем установлено, что большинство образцов даже на мышей не действуют, зато некоторые без труда убивают овцу.

Образцы же, которые по уверению Пастера, страшны лишь для морских свинок, оказались гибельны и для кроликов, и опять же для овец…

А что касается чистоты микробной культуры, то вакцина господина Пастера содержит такое количество самых разных микроорганизмов, что для их перечисления потребуется отдельный доклад. И если господин Пастер так ратует за достижение научной истины, почему он в своем женевском докладе ни слова не сказал о том, что его вакцина во многих случаях приносит вред вместо пользы?

«Такой образ действия, может быть, годится для рекламирующей себя торговой фирмы, но наука должна отнестись к нему с самым суровым осуждением», — сурово завершал Кох свой доклад.

Строго говоря, возразить было нечего. Кох заслуженно носил звание одного из самых точных и скрупулезных исследователей. Но Пастер все равно отозвался – эмоционально и свирепо: «Еще в 1856 году, за двадцать лет до научной зрелости Коха, я занимался изоляцией и выращиванием микробов в чистом виде; и я считаю просто смешным придавать какое-либо значение инсинуациям Коха о том, что я не умею приготовлять чистые культуры».

Пастер, перенесший ранний инсульт, и наполовину парализованный, чуть было не вызвал недруга на дуэль, даром, что сам относительно недавно еле уклонился от подобного вызова – когда его публичный спор со знаменитым хирургом Гереном стремительно перерос в обмен непечатными словами, а затем и в драку. Тогда ученых кое-как разняли, Герена убедили отозвать секундантов… А сейчас французы, и без того уязвленные поражением в недавней войне, обиделись за своего великого земляка. Французская академия поспешила включить Пастера в свои ряды, чтобы «проклятый немец» не думал, будто он сможет поколебать уважение к национальному герою.

Выпить яду

Соперничество разгорелось с новой силой, когда в Египте началась эпидемия холеры, и для поиска ее возбудителя в Александрию спешно выехали две группы исследователей – Роберт Кох с помощниками и ближайший соратник Пастера Эмиль Ру, сопровождаемый доктором Тюиллье.

Но обиды и жажда первенства отступили перед смертью, когда Тюиллье скончался от холеры. Его гроб на кладбище немцы и французы несли вместе, и Кох произнес прочувствованную речь о лавровых венках, которыми венчают храбрых, но которые порой превращаются в мученические венцы.

Коху удалось открыть холерный вибрион, и словно в насмешку судьба послала ему спор с профессором Петтенкофером. Тот отрицал болезнетворную роль микробов, настаивая на теории личной предрасположенности человека к болезни, и написал Коху: «Пришлите мне самую ядовитую культуру вашего так называемого возбудителя холеры, и я докажу, что он безвреден». Кох выполнил просьбу, а Петтенкофер, получив заветную пробирку, залпом выпил ее содержимое и усмехнулся: «А теперь посмотрим, заболею я или нет…»

Петтенкофер не заболел, и настала очередь Коха выслушивать нападки оппонентов. На его долю выпал и блистательный успех в изучении туберкулеза, возбудителя которого он сумел открыть и изучить, и шквал критики, когда попытки лечить чахоточных больных туберкулином обернулись ускорением смерти пациентов. Тем не менее, сформулированные Кохом принципы выявления возбудителей той или иной болезни и поныне остаются аксиомой для микробиологов. В 1905 году ему была присуждена Нобелевская премия.

«В волка вселяется бес…»

А Пастер все силы отдавал поиску возбудителя бешенства. Увидеть зловещего микроба ему (и никому из современников) так и не удалось, поскольку бешенство вызывается вирусом, не видимым в обычные микроскопы.

Что заставило Пастера выбрать для изучения именно эту болезнь? Возможно, страшные воспоминания детства, когда в его родную деревушку Арбуа ворвался бешеный волк, и приятель кожевника Пастера-старшего фермер Николь чудом успел втолкнуть ничего не понявшего маленького Луи в скобяную лавку и захлопнуть дверь. Сам Николь спастись не смог – волк уже вцепился ему в руку. Единственным способом лечения было прижигание укусов раскаленным железом, правда, толку от столь варварской меры не было никакого. Не прошло и месяца как Николь и еще семь односельчан, покусанных волком, умерли в страшных мучениях.

«Отчего бесятся волки и собаки? – спросил Луи у отца. — И отчего человек умирает, когда его искусает бешеная собака?»

«В волка вселяется бес, — ответил Пастер-старший, — а если Богу угодно, чтобы ты умер, то ты обязательно умрешь, и тебе уж ничто не поможет».

Такой вариант Луи не устраивал. И вот после всех триумфов и неудач, артистическая натура (в юности Пастеру пророчили карьеру художника, а не естествоиспытателя) заставила его вспомнить о детском ужасе и бессилии. Кстати, сходные чувства испытывал Антон Чехов, который писал: «Нет болезни мучительнее и ужаснее, как водобоязнь. Когда впервые мне довелось увидеть бешеного человека, я пять дней потом ходил как шальной и возненавидел всех в мире собачников и собак».

Пастеру и его сотрудникам удалось доказать, что однажды переболевшее бешенством животное становится невосприимчивой к этой болезни. Беда лишь в том, что случаи выздоровления чрезвычайно редки – в лаборатории Пастера спонтанно выздоровела одна-единственная собака. Была разработана схема вакцинации, после чего наученный горьким опытом Пастер провел серию тщательных экспериментов, а потом пригласил академическую комиссию, подтвердившую его выводы. Первая идея, которую он выдвинул после этого, предвосхитила современные методы профилактики бешенства – Пастер предлагал прививать от бешенства всех собак поголовно. Но тогда не было ни достаточного числа специалистов, ни возможности приготовить необходимое количество вакцины.

И Пастер выдвинул идею, что прививку надлежит делать людям, укушенным бешеными животными. Но перейти к изучению вакцины на людях ученый остерегался. По свидетельству близких он готов подставить собственную руку под укус бешеного пса – а потом испытать вакцину на себе же. Но тут появилась мадам Мейстер со своим обреченным сыном…

Пастер пригласил нескольких врачей на консультацию. Осмотрев ребенка, они сказали: «Если ничего не делать, мальчик умрет. Ваша вакцина – единственное, что может дать надежду». Жозеф Мейстер прошел курс прививок, остался жив и здоров и благополучно вернулся домой.

Впоследствии благодаря таким прививкам было спасено множество людей. Благодарные современники и частным порядком, и на государственном уровне (например, крупную сумму внесло российское правительство) собрали деньги на постройку Института Пастера. Увы, насладиться прекрасными условиями для научной работы Пастер не успел, как и примириться со своим немецким собратом. Когда Роберт Кох приехал в Париж, Пастера уже не было в живых…