Цветной бульвар

Бульвар был создан в 1825 году, и часть его составлял цветочный рынок. Назван по цветочным магазинам, перенесенным в эту местность в 30-х годах XIX столетия с Театральной площади.

Журнал «Домовладелец» писал в 1910 году: «Ни одной скамейки, где бы можно было уставшему от дневной работы посидеть часок-другой среди зелени. И ведь делается это во имя общественного благонравия. Прежде, благодаря близости таких уголков, как Драчевка, на Цветном бульваре собирались подонки столичного населения, и на скамьях творились безобразия.

Но ведь, во-первых, безобразия эти творились вечером, а между тем целый день бульвар лишен скамеек.

Во-вторых, это было прежде, когда около бульвара концентрировались все притоны для разврата.

В-третьих, существуют ведь так называемые бульварные сторожа, на обязанности которых лежит следить за приличным поведением публики на бульварах.

И в-четвертых, отсутствие скамеек не мешает изредка пьяным безобразникам проделывать те же неприличные трюки, лежа на травке».

Картину бульвара середины 10-х годов ХХ века рисует В.И. Пуришев: «На Цветном бульваре, к которому через Малый Сергиевский переулок спускался наш Большой Сергиевский, нередко можно было видеть совершенно опустившихся людей обоего пола. На скамейках возле высоких цветочных клумб, напоминавших вазы, работы садовода Бежанова, понуро сидели потерявшие человеческий образ закоренелые пьяницы или старые, замызганные проститутки. Часто мелькали фигуры татар и китайцев, живших в этих местах. Татары охотно нанимались в дворники, а китайцы славились своими прачечными заведениями. Хозяйки особенно охотно сдавали свое белье в эти прачечные, отличавшиеся безукоризненной работой. Помню я также китайцев с косами и китаянок с искалеченными маленькими ножками, торговавших изделиями из цветной бумаги (складные веера, шары и диски) или загадочными комочками из дерева. Их нужно было положить в таз с водой, и они неожиданно приобретали различные затейливые формы».

Цветочный обелиск на Цветном бульваре в память 300-летия царствования дома Романовых. Работа В.Бежанова. Фото 1913 года

Трубная площадь

Площадь названа по находившейся здесь в XVIII веке «трубе» — водостоку в стене Белого города, по которому текла река Неглинная до заключения ее в подземный коллектор. Сама площадь образовалась после заключения Неглинной в 1817 году в подземную трубу по всей ее протяженности. С 40-х годов XIX столетия на площади существовал Птичий рынок, с 1851 года здесь также торговали цветами и саженцами (отсюда наименование соседнего Цветочного бульвара), в 80-е годы через Трубную площадь пошла конка, а в 1911 году — трамвай.

Н.Д. Телешов так описал эту местность начала ХХ века: «Из московских площадей прежнего времени, кроме Хитровки, вспоминается еще Трубная площадь, или попросту Труба. Вся эта местность вправо и влево была окружена переулками, в которые входить и из которых выходить для людей мужского пола считалось не очень удобным. Даже первоклассный ресторан “Эрмитаж”, стоявший на площади, и тот выполнял не только свою прямую роль, но имел тут же рядом так называемый “дом свиданий”, официально разрешенный градоначальником, где происходили встречи не только с профессиональными девицами, но нередко и с замужними женщинами “из общества” для тайных бесед. Как один из московских контрастов, тут же, на горке, за каменной оградой расположился большой женский монастырь с окнами из келий на бульвар, кишевший по вечерам веселыми девами разных категорий — и в нарядных крикливых шляпках с перьями, и в скромных платочках. А рядом с монастырем, стена в стену, стоял дом с гостиницей для тех же встреч и свиданий, что и в “Эрмитаже”. Благодаря ближайшему соседству гостиницу эту в шутку называли “Святые номера”… По воскресеньям вся эта площадь, обычно пустая, покрывалась с утра густыми толпами людей, снующих туда и сюда, охотниками, рыболовами, цветоводами и всякими бродячими торговцами, оглашалась лаем собак, пением и щебетом птиц, криком петухов, кудахтаньем кур и громкими возгласами мальчишек, любителей голубей — “чистых”, с голубыми крыльями, и кувыркающихся в воздухе коричневых турманов, а также и хохлатых тяжелых “козырных”. Здесь продавали собак, породистых и просто дворняжек, щенят, котят, зайцев, кроликов, певчих птиц, приносили ведра с карасями, рыбьими мальками и даже тритонами и зелеными лягушками — предсказательницами погоды — на все вкусы и спросы. Крестьяне привозили весной и осенью на телегах молодые деревца тополей, ясеней, лип и елок; продавались здесь же удочки и сетки, черви-мотыли для рыболовов, чижи, дрозды, голуби и канарейки; приводили на веревках и на цепях охотничьих собак, торговали птицами на выпуск, которые, получив свободу, улетали на соседний бульвар, чтобы расправить свои помятые крылья, и там же их опять ловили мальчишки и несли снова на площадь».

Вид на Трубную площадь с проезда Рождественского бульвара. Извозчик на крутом подъеме проезда Рождественского бульвара. Фото 1900–1910 годов

Хитровка

Хитров рынок находился между Солянкой и Покровским бульваром, на пересечении Подколокольного и Петропавловского переулков. Землю в этой местности приобрел в 1823 году отставной генерал-майор Н.З. Хитрово. С 60-х годов местность Хитровка стала застраиваться ночлежными домами, трактирами, чайными, где обитали представители московской нищеты и преступники — «хитрованцы».

Вот как В.А. Гиляровский описывал Хитровку конца XIX — начала ХХ века: «Большая площадь в центре столицы, близ реки Яузы, окруженная облупленными каменными домами, лежит в низине, в которую спускаются, как ручьи в болото, несколько переулков. Она всегда курится. Особенно к вечеру. А чуть-чуть туманно или после дождя поглядишь сверху, с высоты переулка, — жуть берет свежего человека: облако село! Спускаешься по переулку в шевелящуюся гнилую яму. В тумане двигаются толпы оборванцев, мелькают около туманных, как в бане, огоньков. Это торговки съестными припасами сидят рядами на огромных чугунах или корчагах с “тушенкой”, жареной протухлой колбасой, кипящей в железных ящиках над жаровнями, с бульонкой, которую больше называют “собачья радость”… Двух- и трехэтажные дома вокруг площади все полны такими ночлежками, в которых ночевало и ютилось до десяти тысяч человек. Эти дома приносили огромный барыш домовладельцам. Каждый ночлежник платил пятак за ночь, а “номера” ходили по двугривенному. Под нижними нарами, поднятыми на аршин от пола, были логовища на двоих; они разделялись повешенной рогожей. Пространство в аршин высоты и полтора аршина ширины между двумя рогожами и есть “нумер”, где люди ночевали без всякой подстилки, кроме собственных отрепьев…»

Писатель Н.Д. Телешов вспоминал о Хитровке того же времени: «Здесь были харчевни и кабаки и ночлежные дома, в которых ютилась самая голь, самая беспросветная беднота. Это были приюты “бывших людей”, “лишних людей”, неудачников, воров, уголовников и пропойц. Даже на улицу показаться многим было не в чем. Питались они неведомо чем, что называлось “московской бульонкой”. Это кухонные отбросы, вынутые из выгребных ящиков по соседним домам и квартирам и распаренные в кипятке; порция бульонки стоила две-три копейки; тут было всего понемножку: и очистки овощей, и селедочный скелет, и петушиная голова, и выброшенные корки хлеба, а главное — горячая вода. Но были ночлежки и более опрятные: здесь ночевали и жили на полатях преимущественно крестьяне, пришедшие в Москву на заработки, мелкие поденщики, землекопы, плотники и разные странники, вообще не те безнадежные пропойцы, которые селились отдельно, в своей компании. Эти поденщики покупали себе еду здесь же, на площади, у разносчиков. Но это была уже не бульонка, а горячие щи, гречневая либо пшенная каша. Кипяток бывал здесь днем и ночью для всех — это полагалось от городской управы. В самых лучших условиях жили воры: у них водились деньжонки — иногда много, а то ничего. У них же было строгое правило — не трогать никого из ближайшего соседнего населения: ни купцов, ни домовладельцев, ни их гостей, чтобы в своем участке все было благополучно. Это была круговая порука, за нарушение нещадно били. Таким правилом воры как бы страховали себя от соседских неудовольствий и преследований. Местные городовые отлично знали в лицо многих воров и тоже без крайней надобности их не тревожили. Но изредка бывали такие случаи: от большого начальства приходил приказ во что бы то ни стало разыскать украденную вчера дамскую сумочку или меховую шапку, сорванную с головы проезжего. И городовой — старый знакомый — шел прямо в ночлежку и заявлял: “Эй вы, жулики! Вернуть вчерашнюю шапку чтоб сей момент!..” И шапка откуда-то появлялась и передавалась городовому с великим огорчением. Но подобные случаи бывали все-таки редко. Хитровка была ужасна тем, что засасывала людей, как трясина, и раз попал сюда человек, его уже почти ничто не могло спасти. Бывали случаи, когда родные или друзья извлекали отсюда пропившегося и одичавшего человека, одевали его, давали заработок, но — трясина тянула обратно, и спасенный вскоре вновь спускал с себя все, облачался в лохмотья и, снова оказавшись “на дне”, погибал здесь навеки».

Городская общественная столовая на Хитровом рынке. Фото 1902 года

Ходынское поле

Ходынское поле представляло собой обширное пространство, пересеченное оврагами и речками Ходынкой (отсюда название) и Таракановкой. В 20-х годах XIX века на Ходынском поле в дни праздников устраивали медвежьи травли, заячьи садки, и здесь разгорались ожесточенные кулачные бои. 18 мая 1896 года во время торжеств по случаю коронации императора Николая II здесь произошла известная Ходынская трагедия, во время которой, по официальным данным, погибло 1389 человек.

Проложенная в 1903 году линия Окружной железной дороги поделила Ходынское поле на две части. Западная его часть, где находился артиллерийский полигон, получила название Военное поле (с 1921 года — Октябрьское поле). В 1910 году в восточной части Ходынского поля был открыт аэродром Московского общества воздухоплавания. Один из первых русских летчиков Б.И. Росинский вспоминал: «Вернувшись из Франции в апреле 1910 года после теоретического и практического изучения авиации, я, во-первых, как москвич и, наконец, по целому ряду других причин решил продолжить свою авиационную деятельность в Москве. Еще будучи за границей, я наметил Ходынку как место, удобно связанное с Москвой и весьма подходящее для полетов и для организации будущего аэродрома. В то время Ходынка еще была пустынным полем, предназначенным для лагерных войсковых занятий. Дело было весной, войска еще не вышли из лагеря, и поле было совершенно свободным. Вместе с моим другом студентом Рыбинским мы соорудили легкий ангар недалеко от избушки шоссейного десятника и поставили в нем привезенный из-за границы “блерио XI”[1] с мотором “анзани”[2] в восемнадцать лошадиных сил. Ходынское поле не было огорожено, и здесь в кустах находили приют разные темные проходимцы. Оставлять аппарат без присмотра было опасно, и мы поселились тут же, в ангаре. Московская публика быстро узнала о моем приезде, и масса народу по целым дням толпилась в поле и около ангара, не давая никакой возможности подниматься и садиться аппарату. Поэтому мы вставали часа в три ночи, еще до восхода солнца, выводили “блерио” из ангара, и с первыми лучами солнца я поднимался в воздух. Но и это не спасало нас от любопытной публики. Многие приходили накануне, с вечера, и в ожидании полетов дремали возле ангара. Бывало, как только затрещит мотор, с окружающих дач немедленно сбегалась толпа. Интерес к авиации был очень велик… Вскоре завод “Дукс” перешел с постройки велосипедов на аэропланное строительство, построив аэроплан “Фарман ЭНВ” в шестьдесят лошадиных сил и ангар. Московское общество воздухоплавания шире развернуло работу, и пустынное Ходынское поле стало оживать».

Когда началась Первая мировая война, на Ходынском аэродроме открылась военная школа авиации.

В.Е. Маковский. Ходынка. 1901 год. В 1896 году В.Е. Маковского пригласили присутствовать на коронации императора Николая II в Москве, где он стал свидетелем трагедии на Ходынском поле. Гибель сотен людей потрясла художника, который отразил свои впечатления в картине «Ходынка», долгое время запрещенной цензурой

Перерва

Перервой первоначально называлась местность, расположенная в русле Москвы-реки с ее излучинами, старицами, протоками (народный географический термин «перерва» как раз и означал «промой, проток, новое русло»). Описание 1884 года зафиксировало в Перервинской слободе монастырь, земское, духовное и частное училища, кузницу, трактир, три овощные лавки, 120 дворов с населением 810 человек. В 1894 году на проходившей близ монастыря Московско-Курской железной дороге была открыта станция Перерва. Выросший при ней поселок поглотил окрестные слободы.

М.Н. Тихомиров вспоминал о начале ХХ века: «В Перерве в мое время росла еще роща из строевых сосновых деревьев. Соседние поля отделялись от рощи большим глубоким рвом, заросшим кустарником. Почему-то этот ров назывался Клюевой канавой. Посредине рощи располагалась широкая поляна, где обычно пасли скот, а дальше простиралась сосновая роща с непроходимыми зарослями бузины. Вершины больших деревьев населяло громадное количество грачей, избравших это место своим обиталищем ввиду близости огородных полей, и бузина испещрена была белыми пятнами, исходившими от грачей. Гулять в этих зарослях даже для мальчишек не было вполне безопасным. К тому же непрерывный грачиный грай наполнял окрестность. В Перерве существовало несколько дач, расположенных на высоких холмах, выходивших к Москве-реке. В мое время дачи эти уже были анахронизмом: их снимали небогатые люди нашего достатка. Одна дача, правда, представляла собой красивый дом с большой усадьбой, окруженной крепким красным забором…

Из достопримечательностей Перервы наиболее памятными являлись дошники. Здешние крестьяне в большом количестве заготовляли кислую капусту. Заготовляли ее обычно в больших чанах — дошниках, сбитых из деревянных досок. Подобный дошник вставлялся в земляную яму, и в него сваливали рубленую капусту для квашения. В апреле или мае, когда надо было освобождать дошники от их содержания, дошники открывались, из них выбиралась капуста, а сами дошники очищались и оставлялись на чистом воздухе до осени открытыми, чтобы просохнуть. Тогда в Перерве распространялось поистине райское благоухание… Главной достопримечательностью Перервы был монастырь, носивший название Николо-Перервинского. Монастырь был древний: он упоминается уже в XIV веке. Само слово “перерва”, видимо, означает место, где река прорвалась в новое русло и образовался остров с двумя речными рукавами по бокам, что и дало возможность позже устроить тут шлюз и плотину».

Перервинская обитель. Фото второй половины XIX века

Новогиреево

Впервые название Новогиреево встречается в небольшом издании 1906 года «Описание единственного в России благоустроенного подмосковного поселка Новогиреево при собственной платформе». В начале XX века тогдашний владелец села Гиреево И.А. Торлецкий выделил своему сыну А.И. Торлецкому часть имения, так называемое Новое Гиреево. Молодой хозяин распланировал территорию будущего поселка и к 1910 году проложил улицы, устроил водоотводные каналы, распорядился пробурить глубокую артезианскую скважину. Были построены небольшая электростанция на жидком топливе, магазин, училище, детский сад, налажено уличное освещение, установлена телефонная связь с Москвой. По договоренности с правлением Московско-Нижегородской железной дороги была сооружена платформа Новогиреево, к которой примыкала западная граница будущего поселка. От платформы к центру поселка вела конка. Фамилия Торлецких сохранилась в наименовании Терлецкого лесопарка и Терлецких прудов, расположенных в нем.

В воскресенье 15 июня 1910 года состоялось торжественное открытие подмосковного поселка в Новогирееве. Московский губернатор В.Ф. Джунковский вспоминал: «Это местечко было недалеко от Москвы, по Нижегородской дороге, в полутора верстах от Кускова. В течение нескольких лет на месте, где стоял частью сосновый, частью еловый лес, вырос поселок на прекрасно распланированном участке. К моменту открытия выстроено было уже 200 домов и платформа на линии железной дороги в древнерусском стиле. По всем дорогам между дачами были устроены торцовые мостовые, везде была проведена вода, электрическое освещение, на углах улицы стояли сторожа в особой форме, и в довершение всего — конка от вокзала».

Менее чем за год все участки центральной части поселка были распроданы. Поселковая контора организовала строительство на заказ летних дач и зимних коттеджей. Журнал «Дачник» в 1912 году писал: «В нашем милом дачном или, вернее, поселковом уголке тихо… Правда, наш уголок не отличается живописностью, ни в нем самом, ни вблизи его нет ни возвышенностей, ни журчащих ручьев или хорошей реки, почва далеко не песчаная, а, как почти и все окрестности Москвы, суглинок. Но поселок в хорошем лесу и по возможности благоустроен… Теперь начали возводить и каменные (из пустотелого камня) постройки, что говорит уже не о временном дачном пребывании владельцев, а о постоянном жилье».

После революции 1917 года все особняки в Новогирееве были национализированы и превращены в коммунальные квартиры.

Усадьба Кусково. Партер со стороны дворца. 1886 год. Фото «Шерер, Набгольц и Ко»

Богородское

На левом берегу реки Яузы с XIV века известно Богородское — владение московского Чудова монастыря с XVI века до середины XVIII века. В середине XIX века это государственное село превратилось в дачную местность. В 80-х годах XIX столетия здесь уже насчитывалось около 800 дач. В них жили художник И.И. Шишкин, композиторы М.А. Балакирев, А.П. Бородин, П.И. Чайковский. Богородское любил посещать художник А.К. Саврасов, запечатлевший окрестную природу на нескольких этюдах, послуживших основой для написания картины «Лосиный остров в Сокольниках». В 1902 году Богородское вошло в черту Москвы. До него в 1913 году дошла трамвайная линия.

О селе Богородском рубежа XIX и ХХ веков вспоминал Н.М. Щапов: «Оно было густо, беспорядочно застроено мелкими дешевыми дачами, разделенными узкими, грязными, никогда не просыхавшими проездами. По одному из них с трудом пробирался рельсовый путь конки. Дачники были бедные, среди них было много многодетных евреев с грязными ребятишками. Богородское часто выгорало целыми районами. На краю поселка, на опушке леса, находился Богородский круг — голая, утоптанная ногами, огороженная забором площадка с эстрадой для оркестра, галереей от дождя и двумя-тремя торговыми палатками. На кругу иногда играл духовой оркестр, танцевали. В одной из дач был устроен театрик. Каких-нибудь трактиров я не помню. Был один “Теремок” у Богородского моста. Не было также и пьяных сцен, да туда веселая праздничная публика и не докатывалась. Она застревала у Сокольничьей заставы, где по соседству с кругом было “Старое гулянье” — неогороженный участок леса с эстрадой для оркестра, качелями, павильонами с разными безобидными аттракционами (под какие-нибудь соблазнительные зрелища городская управа павильонов не сдавала). Тут же стояли столики “самоварниц”. Это были бабы, имевшие по дюжине самоваров и чайных приборов. Гуляющие москвичи приезжали сюда на конке в праздники или вечерком в будни и пировали за самоварами, которые разводились тут же, рядом углями или шишками. Наверное, из-под полы продавали и водку. Ближайшие просеки (I–III) в такое время заполнялись шумной, не дачной публикой».

Храм Преображения Господня в Богородском. Фото 1928 года

Поклонная гора

А.Саладин в журнале «Юная Россия» в 1917 году писал: «Когда усталый путник подходит к родному городу с холма и город открывается ему вдруг весь как на ладони, красиво раскинувшись внизу в долине, путник приветствует эту пеструю мозаику зданий сердечным поклоном. Такие возвышенные точки на дорогах вблизи городов народ зовет поклонными горами. Во многих городах есть свои поклонные горы, и московская Поклонная гора, на Можайском шоссе за Дорогомиловской заставой, одна из лучших. Широкая панорама Москвы развертывается перед ней во всей красе, во всем величии своеобразной древней столицы. От Дорогомиловской заставы Поклонная гора лежит только в трех верстах, и прогулка туда мало утомительна. А многие ли бывали там?.. Так выберем же хороший денек и, не откладывая, совершим эту маленькую экскурсию.

Вот мы сели в трамвай, и он, весело потрескивая электрическими искрами, помчал нас к Дорогомиловской заставе. Не успели мы еще занять освободившихся мест в переполненном вагоне, как быстро пролетел он Арбат, Смоленскую улицу и мягко покатился по Бородинскому мосту. Новый Бородинский мост на реке Москве открыт 25 августа 1912 года. Он красиво выполнен в стиле империи по проекту академика архитектуры Р.И. Клейна и служит памятником Отечественной войны 1812 года, так как через Дорогомиловскую заставу вступили в Москву войска Наполеона. Со стороны города въезд на мост украшают дорические колонны с бронзовой арматурой, а со стороны Дорогомилова — обелиски с бронзовыми барельефами. Мы так быстро проезжаем мост, что едва успеваем заметить его украшения и не можем повнимательнее посмотреть на дорогомиловские берега, где в старину, когда был еще плавучий мост, собирались в Семик дорогомиловские слободские девушки и, бросая венки в мелкие воды Москвы, пели: “Тонет ли, тонет ли вещий мой венок…” Тогда даже и деревянных плавучих мостов было мало, ездили больше бродами. Старинная народная былина, называя реку Москву Самородиною, обращается к ней с такими словами:

Так быстра река Самородина,
Ты скажи мне, быстра река,
Ты про броды кониные,
Про мосточки калиновы,
Перевозы частые…

От моста до заставы протянулась Дорогомиловская улица — центр прежней дорогомиловской Ямской слободы, где жили ямщики, державшие гоны до открытия железных дорог. Вот и застава. Это подлинная застава, с уцелевшими от прежних времен желтыми домиками-кордегардиями, у которых тогда стояла стража, спрашивавшая подорожные у проезжающих. От заставы надо идти пешком по довольно пыльному Можайскому шоссе. Здесь с правой стороны близко подходит нагорный берег реки Москвы с обширными каменоломнями. Эти каменоломни известный геолог профессор А.П. Павлов рекомендует как ближайший к Москве наиболее поучительный ряд геологических разрезов. Каменоломни разрабатывают ниже уровня реки, и весною они бывают залиты водою. Поэтому их надо посещать летом, во время разработки, когда откачают воду. В разрабатываемом здесь известняке можно найти ископаемые раковины веерообразных Productus semireticulamus[3], иглы морских ежей, кораллы и прочее. Профиль слоев чередуется сверху вниз приблизительно в следующем порядке: каменноугольный известняк, красный мергель, келловей, оксфордская и секванская глина, остатки морены, ледниковые пески. Но хотя геология очень интересная наука, мы не пойдем сегодня на каменоломни. У нас другая цель: мы идем на поклон Москве.

Дальше, с правой стороны, обращают внимание ворота Дорогомиловского кладбища. Однако на солнце жарко и уже чувствуется небольшая потребность отдохнуть где-нибудь в тени. Зайдем на кладбище, посидим там и полюбуемся красивым видом на реку Москву. Кстати, осмотрим памятник воинам, павшим в Отечественную войну 1812 года. Это высокий, обитый железом обелиск налево от входа в кладбище. Отдохнув в прохладной тени, отправимся дальше. Вот у земского шлагбаума выделяется необычное здание в восточном вкусе, с куполами, украшенными переплетающимися треугольниками. Это моленная на еврейском кладбище. Мы идем на поклон Москве, зайдем же поклониться и могиле достойнейшего москвича Исаака Ильича Левитана — поэта русского пейзажа, певца нашей бедной, но милой природы, картины которого в Третьяковской галерее так очаровывали нас своею простотою, гармонией красок. Его могила на главной дорожке, налево, недалеко от входа. Немного подальше — могила другого замечательного человека, публициста Григория Борисовича Иоллоса, павшего от руки убийц в 1907 году за ту проповедь добра и освобождения угнетенных, которую он неустанно вел на страницах газет.

За еврейским кладбищем шоссе пересекается линией Окружной железной дороги. Здесь станция Кутузово. Потом, за второй верстой, начинаются огороды, и шоссе постепенно поднимается в гору. Вот направо ответвляется дорога на Покровское-Фили. На ней видна группа зданий с небольшой церковью. Там историческая “Кутузовская изба”. Но той избы крестьянина Андрея Савостьянова, в которой заседал знаменитый совет Кутузова, решивший отступить и отдать Москву без боя, уже не существует. Она сгорела в 1868 году. На ее месте построена новая изба, превращенная в небольшой музей войны 1812 года. Около воздвигнут памятник-обелиск Кутузову и недавно построена богадельня для инвалидов. Поднимаясь все в гору, Можайское шоссе на третьей версте достигает ее оси. Дальше начинается спуск. Оглядываемся назад…

Москва перед нами… В прозрачной дымке тонут бесчисленные здания, синеют купы деревьев в садах и парках. А над всем этим, как светоч, горит ярким пламенем центральный купол храма Христа Спасителя. На далекой северо-западной окраине среди темных масс леса таинственно выступает красным пятном готический Петровский дворец. Москва! Вся она, с ее дворцами, садами, монастырями, перед нами! Мы любуемся ею, чувствуем, что это огромный живой организм, сильно бьющееся сердце русского народа. Поклонимся ей за то, что она — наша родина. Поклонимся за ее великие вековые страдания.

Здесь Россия! С ней страдала
В годы тяжкие Москва;
С ней она и восставала
К торжеству от торжества!
С ней делила скорбь и горе
И на брань брала сынов
В дни, когда народов море
Выступало из брегов!
М.Дмитриев

Когда полки Наполеона увидели с Поклонной горы Москву, они с таким же восторгом, с такой же надеждой, как мореплаватели Колумба кричали: “Земля! Земля!” — приветствовали своего вождя возгласами: “Москва! Москва!” На холодном, бесстрастном лице Наполеона появилась довольная улыбка.

— Вот он наконец, этот знаменитый город, — сказал Наполеон. И тихо добавил: — Давно пора.

Да, пора наступила! Гений отдельного человека, закруживший в завоевательном ритме народы Европы, спустился с московской Поклонной горы, как статуя с пьедестала, и разбился о несокрушимую волю народа…

Запыленные, усталые возвратились мы домой. Обедали поздно. Но зато с каким аппетитом! И когда вечером по привычке делились впечатлениями дня, то дружно решили: день не пропал для нас даром».

Вид на Поклонную гору от Кутузовской избы. Фото 1912 года. Нитка дороги, уходящей из города, рядок деревьев у вершины… С этой стороны она даже и холмом не смотрелась

Косино

А.Саладин в журнале «Юная Россия» в 1917 году писал: «Когда в Москве устанавливается жаркое, душное лето и воздух наполняется едкой пылью, сотрясается грохотом железа по булыжной мостовой, бедное население, поневоле остающееся в городе, чувствует себя плохо. Начинается тяга за город, хотя бы на один день, чтобы хоть мимоходом посмотреть на зеленые поля, синеющие вдали леса, хоть немного подышать полной грудью чистым, здоровым воздухом. Многие отправляются для этого на богомолье. Но в окрестностях Москвы мало близких и удобных по путям сообщения таких мест. Особенной известностью среди москвичей пользуется село Косино, на пятнадцатой версте Московско-Казанской железной дороги, с его интересным Святым озером. Прежде в Косино предпочитали ходить пешком. Тогда и лесов по пути было больше, можно было идти в прохладной тени. Теперь леса и рощи повырублены, построены дачи, дорога стала утомительной и пешком уже не ходят.

Нам тоже захотелось побывать на этом богомолье, и рано утром, когда дачные поезда отходят от Москвы почти пустыми, мы выехали. Замелькали вагоны на запасных путях, побежали назад заборы, сараи, дома. Вот справа промелькнула небольшая красивая церковь Покрова Пресвятой Богородицы, редкий тип так называемого одноглавого бесстолпного храма начала XVII века. Показался Головинский дворец в Лефортове, потом новая высокая колокольня Рогожского кладбища, и Москва стала отходить все дальше и дальше. Вот первая зелень, первые дачи, нарядная деревянная церковь при Шереметьевском дачном поселке, старинная церковь в Вешняках… Вдруг вдали, через поля, сверкнула водная поверхность, как налитая с краями чаша, и ясно вырисовалась на голубом небе высокая белая колокольня.

— Косино, — сказал рядом сидевший студент. — Наш московский невидимый град Китеж.

— А что такое Китеж? — спросил его гимназист. — И почему вы называете Косино Китежем?

— Невидимый град Китеж, — стал объяснять студент, — это поэтическое народное предание, заставляющее существовать крепость, церкви, дома, людей там, где ничего этого нет, а стоит вековой лес да плещутся светлые воды большого озера. Озеро это называется Светлым Яром. Оно находится в Макарьевском уезде Нижегородской губернии. Народ верит, что если подготовить себя особыми молитвами, то на берегу Светлого Яра можно слышать звон колоколов, церковное пение. Приблизительно такое же предание существует и о косинском Святом озере, с тою лишь разницей, что здесь невидимо существует не целый город, а только одна церковь…

Студент не успел окончить, как поезд замедлил ход и подошел к платформе.

— Косино! — звонко крикнул кондуктор, соскакивая с подножки вагона.

Мы пошли не по дороге, где ездят в экипажах, а немного левее, по тропинке из насыпанной земли по большому Выхинскому болоту. В траве трещали кузнечики, над головою пели жаворонки, воздух был напоен своеобразным запахом болотных трав… От платформы до села — версты полторы, но вырвавшийся на волю из душного города так рад настоящей природе, что не замечает этого расстояния. Дорожка подходит к дачам, за ними, в низких песчаных берегах, искрится большое озеро. Но это не Святое озеро, а Белое. В Косине есть еще третье озеро — Черное. Так богата эта местность водою.

На Белом озере юный мореплаватель Петр I когда-то пробовал свои силы и имел миниатюрную флотилию. Заслуживают внимания старые-престарые ели, растущие по берегу, около церковной ограды. Быть может, они видели забавы Петра, так как продолжительность жизни елей очень велика и достигает 300 лет. Святое озеро находится в полверсте от села, к востоку от церкви. Оно окружено порядочным лесом, но в последние годы на южных и западных окраинах леса стали строиться дачи. Лес все больше и больше редеет. А как был красив пейзаж косинского Святого озера!.. На озере устроены часовня и купальни, к ним ведет длинный помост, на протяжении около ста сажень, через трясину из ила, плавающего на воде. Ближе к берегам ил достаточно отвердел, на нем можно стоять, и даже растут березы. Глубина озера достигает трех-четырех сажень. Теперь помост устроен с прочными перилами. А несколько лет тому назад был простой настил с жердями. На настиле сидели тогда живописными группами нищие, убогие, слепые, собирая подаяния в деревянные чашки. Слепые пели “Лазаря” так, как певали его еще при первых царях. Убогая Русь давно прошедших веков, казалось, вставала из темных недр своих, с ее болью и гнойными язвами. За часовней, между мужской и женской купальнями, находится святой колодец, то есть прорез в помосте для доставания воды из озера. Вода в озере совершенно прозрачная, не цветущая, отличается хорошим вкусом. Богомольцы пьют ее из имеющихся у колодца кружек и наливают с собой в склянки, считая целебной. Но близость купален предостерегает от исполнения этого обычая.

По преданию, озеро образовалось от провала, чему предшествовали следующие события. На месте озера жили когда-то старец священник и пустынник Букал. У них была маленькая церковь, в которой они вдвоем и молились. Букал почему-то ушел отсюда и поселился один на высоком берегу реки. Здесь ему было откровение во сне, что на этом месте возникнет большой город (Москва), вынесет много испытаний от врагов, но впоследствии будет знаменитее всех городов русских. О своем видении Букал отправился рассказать старцу священнику. Когда рассказ был окончен, они оба стали молиться за судьбу будущего города. Во время совершения священником литургии церковь стала медленно погружаться, а на месте ее выступила вода и образовалось озеро. Достойным верующим, добавляет предание, и теперь слышны молитвы, которые возносят за Москву пустынник Букал и старец священник.

Зарастающие озера в Московской области — явление довольно обычное. Вода покрывается водными растениями, отмирающими и отлагающими тонкий пласт ила. Появляется мох. Пласт утолщается, все больше и больше распространяется по водной поверхности. Озеро делается меньше и наконец зарастает совсем, превращаясь в болото. Большинство болот области произошло именно таким образом, доказательством чему служат срединные пучины, или черусы, имеющие иногда страшную глубину. Таких болот особенно много в Ярославской и Владимирской губерниях. Выкупавшись в купальне Святого озера, хорошо прогуляться по лесу, зайти подальше, где пока еще нет дач, где лес стоит в своей первобытной красе. Старых дремучих лесов под Москвою почти нет. Нельзя требовать такого леса и в Косине. Но все же здесь есть уголки, к которым вполне подходит поэтическое описание профессора Д.Кайгородова в его полезной и увлекательной книге “Беседы о русском лесе”. “Хорош, красив, — говорит он, — старый дремучий еловый лес, вырисовывающийся на голубом небосклоне темной зубчатой линией своих остроконечных вершин. Какой величественный и художественно красивый вид представляет опушка такого леса, в особенности при вечернем летнем солнечном освещении! Темная зелень густых длинных ветвей, покрывающих деревья почти до самой земли, прекрасно гармонирует с яркой светлой зеленью прилегающего к лесу луга, освещенного лучами заходящего солнца, имеющими особенное свойство придавать зелени травы такой нежный, светло-изумрудный цвет”.

Хорошо в лесу, так бы и не ушел оттуда. Но солнце уже низко, и время возвращаться. Даже некогда напиться чаю у местных самоварщиц, расставивших свои столики недалеко от церкви. Сегодня будни, и за их столиками никого нет. Не то бывает в праздник, когда после обедни всякий богомолец считает долгом напиться чаю на открытом воздухе.

Возвращаемся обратно по проезжей дороге. Здесь немного ближе, и надо спешить на поезд. Вот слышится свисток паровоза и шум колес. Поезд подходит… Когда мы из окна вагона прощались с гостеприимным Косином, солнце уже село, окрасив ярким багрянцем западную часть неба. А над Выхинскими болотами поднимался туман. Сделалось немного грустно, как после разлуки с кем-то дорогим и близким… Но ничего! Наша жизнь вся впереди. Надо только уметь пользоваться тем, что есть, а не опускать бессильно руки, мечтая о недоступном».

Северный берег Святого (Белого) озера в Косине. Фото 1904–1906 годов

Святые горы

Все тот же А.Саладин в журнале «Юная Россия» в 1917 году писал: «Есть такие хорошие места, к которым как-то невольно, сами собой подбираются красивые сравнения. Ну как не назвать Николо-Угрешский монастырь, расположенный в живописной долине, огражденной мягкими зеленеющими склонами нагорного берега реки Москвы, московскими Святыми горами! Наша центральная полоса так бедна возвышенностями, что всякий холмик, всякий бугорок, разнообразящий утомительную равнину, радует взор. А тут — целые гряды холмов, то покрытых зеленью, то желтеющих обнаженными песками, обрамляют долину с цветущими и заливными лугами, с белыми монастырскими зданиями и стенами. Тут тишина и безлюдье заставляют забывать, что находишься в 15 верстах от огромного шумного города.

В Николо-Угрешский монастырь из Москвы есть несколько путей. Можно доехать по Курской железной дороге до платформы Люблино, можно по реке Москве, когда ходят пароходы. А лучше всего ехать по Казанской железной дороге до станции Люберцы. Откуда 7 верст на линейках полями и лесами. Но на линейки теперь не всегда можно рассчитывать, да и дорого. Тем, кто любит ходить пешком, рекомендуем отправиться именно этим, апостольским способом передвижения. Надо только заметить, что между Люберцами и селом Котельники, белая церковь которого виднеется на горе еще издали, раскинулись обширные болота. По ним и идет путь в Котельники, а оттуда — к Николо-Угрешскому монастырю. Чтобы не намокнуть в болотах, следует получше расспросить дорогу у местных жителей. Кратчайший путь начинается от пруда за церковью, через мызу, и приводит в Нижние Котельники, откуда, поднявшись к церкви, надо пройти лес, выйти на поле, а за полем уже будут видны кресты и главы монастыря.

Люберцы — старое село, имеющее историческое прошлое. В начале XVIII века оно принадлежало любимцу Петра I князю А.Д. Меншикову, называвшему свою вотчину, в угоду Петру, Новым Преображенским. Потом село перешло к Елизавете Петровне, а та подарила его Петру III. Царствование Петра III было короткое, он даже не успел закончить постройку своего загородного люберецкого дворца. Часть материала этого дворца, рассказывают местные знатоки старины, пошла на постройку церкви, а остальное — на постройку Воспитательного дома в Москве. На старые деревья, уцелевшие около церкви, показывают как на остатки дворцового сада.

Почти тотчас же за прудом, среди болот начинают попадаться небольшие разрытые холмики. Это каменоломни. В них добывают песчаник, идущий на поделку тротуарных плит, жерновов, строительных камней и т.п. Такие каменоломни разбросаны здесь повсюду от берегов реки Москвы. Образование тут болот тем и объясняется, что твердая каменистая почва не пропускает вглубь влагу. Характер люберецких болот разный. Частью это только кочки, почти сухие. Частью — целые небольшие озерца цветущей, подернутой зеленью воды.

Церковь в Котельниках стоит одиноко на вершине холма. Около нее приютились только дома причта да безмолвное кладбище. В садиках рдеет рябина. От стогов сена, смоченных вчерашним дождем, поднимается легкий пар. Лениво жует изобильный подножный корм сытая корова. Бродит стреноженная лошадь. Нигде не видно ни души… В лесу тихо и таинственно. Лес — всегда тайна. Кто знает, о чем думает он в смолистом пахучем сумраке июльского полдня, в снежных искрах декабрьского морозного утра!.. Вот важно, в спокойном величии стоят ровные, прямые сосны. Вот загораживают дорогу своими пушистыми лапами темно-зеленые ели. А там резкими пятнами выделяются уже начинающие желтеть листья берез и кленов. Под ногами, как рубины, краснеют спелые ягоды брусники. Порой нечаянно наступаешь на белую широкую шляпку сочного груздя. Лес заканчивается мелким березняком. А вот и поле, покрытое еще не убранными ржаными снопами. Показываются кресты монастыря. И вдруг развертывается очаровательная картина. Дорога круто сбегает вниз. Справа по холмам спускается в долину лес. Между лесом и дорогой, как круглые шапки, стоят высокие бугры. Внизу пасутся стада. Дальше, за деревьями, четко рисуются купола монастыря. Слева блестят извивы реки Москвы. А еще дальше, на горизонте, смутно очерчиваются в синей дымке селения, церкви, темные полосы лесов. Забывается усталость, и хочется скорее побежать туда, вниз, через заросли орешника и молодых дубков. Хочется взобраться на соседний бугор, отрезанный от дороги, где еще больше простора. Как чист воздух, как свободно дышит грудь!

От подножия этих холмов начинается березовая монастырская роща. Тропинка приводит к белым стенам скита, основанного в 1857 году. Немного дальше, вся в зелени, стоит монастырская гостиница на берегу довольно большого пруда. В один день осмотреть монастырь и его окрестности нельзя, надо остаться ночевать. Следует выбрать в монастырской гостинице номер окнами на пруд, а не во двор. Вот приближается вечер. С пруда через открытое окно несет холодком. Над ветлами монастырского сада носятся стаи галок, оглашая окрестность резким карканьем. Смеркается все больше и больше. В сумерках хорошо думать, и невольно вспоминается прошлое монастыря.

Конец XIV века. Глухая дебрь, река шире и полноводнее. Московский князь Дмитрий Иоаннович, направляясь походом на приближающегося врага Мамая, раскинул здесь свой стан. Силы московского князя слабы, он боится за исход сражения. И вот под сосною, в звездном сиянии, он видит залог победы — икону святителя Николая. “Сия вся угреша сердце мое!” — воскликнул обрадованный князь и решил построить на этом месте иноческую обитель, с тех пор названную Николою Угреши. Так повествует предание.

Обитель начала жить, но не могла быть спокойной за свое существование. Из далеких восточных степей на Москву снова двигалась татарская орда. В 1521 году ханы Саиб-Гирей и Махмет-Гирей сожгли монастырь дотла. Время шло, орда отхлынула в свои степи, ослабла и растворилась в горячих песках. Возродившийся монастырь сделался свидетелем новых событий. В 1602 году его стены укрывают Григория Отрепьева. В 1610 году он видит пышный прием посольства гетмана Жолкевского Лжедмитрием II и Мариной Мнишек. Москвою овладели поляки. В 1611 году на ее освобождение собрались войска энтузиаста-полководца Прокопия Ляпунова и казацкая дружина Заруцкого. Их лагерь расположился на берегу реки Москвы, вблизи монастыря. Ополченцы грабили окрестных жителей, не повиновались своим вождям. Страстный во всем Ляпунов горячо взялся за водворение порядка и поплатился жизнью. Его изрубили саблями где-то недалеко от монастыря.

Шла уже вторая половина XVII века. Московское государство вполне окрепло. Но нравы в нем были еще грубы и нетерпимы, даже веровать и молиться Богу заставляли по-своему. Смелые и энергичные люди восстали за свободу духа, произошел знаменитый раскол. В Студеную палату Николо-Угрешского монастыря был прислан непримиримый противник новшеств патриарха Никона протопоп Аввакум. Ни расстрижение и проклятие, ни держание на цепи в сырых подземельях, ни ссылки на Крайний Север не могли поколебать железной воли этого убежденного человека до самой его смерти на костре в Пустозерске, где он был сожжен в 1682 году “за великие на царский дом хулы”.

Нервная дрожь пробегает по всему телу от тяжелых воспоминаний прошлого… Почти темно… Надо закрывать окно и ложиться спать, чтобы встать пораньше утром…

Густой, бархатный звук колокола и яркий луч солнца в окно заставляют подняться с постели. Богомольцы уже тянутся к Святым воротам, и гулко раздаются их шаги по каменным плитам. В новом обширном соборе тесно. Кадильный дым струится над головами, переливаясь в красноватых лучах солнца, заглянувших в узкие окна. Скоро в соборе делается душно. Богомольцы выходят наружу. Роскошные цветники пестрыми коврами украшают каждый клочок свободной земли около храмов. На цветах еще не высохли капельки росы, но, уже согретые солнцем, они наполняют воздух ароматом. Внутри монастырской ограды есть несколько церквей, из них три древних. В ограде же находятся монастырское кладбище и пруд с источником. Из этого источника богомольцы считают долгом пить и набирать с собою холодную, кристально чистую воду. По берегам пруда проложена кругом дорожка, кое-где стоят скамейки. Как хорошо, как тихо в этом уголке под защитой монастырских стен. Ограда Николо-Угрешского монастыря не сохранила того грозного облика, которым отличаются старые боевые стены прежних монастырей-крепостей. Северная часть стены сложена недавно, и ей придан причудливый вид заднего плана декорации какого-то сказочного города.

Река Москва протекает к югу от монастыря и делает излучину в сторону деревни Гремячево, живописно раскинувшейся по высокому нагорью. За рекой расстилаются поемные луга, а за ними на круглом холме выступает село Остров. Правее виднеется другое село — Беседы и торчат мачты бесединского шлюза. Села Остров и Беседы существуют очень давно. О первом упоминается в духовном завещании Иоанна Калиты в 1328 году. Второе своим названием обязано тому, что здесь была остановка судов, давался отдых судовщикам, собиравшимся в кружок, что и называлось беседой. В обоих селах стоят древние храмы, построенные по своеобразному русскому замыслу и имеющие большую ценность для знатоков архитектуры».

Николо-Угрешский монастырь. Литография начала ХХ столетия