Паустовский и преображение мира

В рассказе Константина Паустовского «Симферопольский скорый» один из героев рассказывает, что еще гимназистом часто ездил с отцом по этой железной дороге: «И где-то под Курском я увидел в сухой степи на краю оврага одинокую хату. Около нее не было даже плетня. Ветер нес пыль, и хата стояла в этой пыли, как в тумане… Однажды я увидел около хаты женщину, низко, почти до самых глаз, повязанную платком. Она растапливала глиняный очаг, а рядом в люльке, сделанной из старой корзины, лежал, должно быть, ребенок. Был виден край рваного ватного одеяла. Потом около хаты начали селиться новые люди, и постепенно выросла деревушка, такая же нищая и унылая, как и эта одинокая хата…».

Спустя несколько лет после революции рассказчик видит, как преображается убогое селение: «Появились молодые вишневые сады. Хаты помолодели. У завалинок зацвели красные и желтые мальвы. Однажды я увидел школьников. Они бежали с книжками. Межи, заросшие бурьяном, исчезли. Вся степь ходила волнами спелой пшеницы. Потом появилась ветряная электростанция… Вместо старых хат то тут, то там уже стояли новые дома, крытые черепицей. И вот однажды я увидел комбайн. Дело было под вечер. Он шел по степи весь в золотой пыли от заката».

Происходило преображение мира в сторону прекрасного. Ликвидации подлежали не только пустыри и трущобы, но и неподходящие к общей красоте явления и настроения. Было время, когда многим казалось, что это действительно возможно. Причем «неподобающее» даже не с идеологической точки зрения – а любой негатив. «Непонятное волнение сжало мне сердце, и я подумал, что ради этой прекрасной земли, даже ради одной такой девушки, как Полина, нужно звать людей к борьбе за радостное и осмысленное существование. Все, что угнетает и печалит человека, все, что вызывает хотя бы одну слезу, должно быть вырвано с корнем. И пустыни, и войны, и несправедливость, и ложь, и пренебрежение к человеческому сердцу» («Девонский известняк»).

Рождение новой реальности советского строя часто подавалось как исполнение заветных мечтаний и многих поколений трудящихся, и великих мыслителей прошлого, так или иначе обращавшихся в теме идеального устройства общества. «Бечо рисовал масляными красками на стене духана необыкновенную картину. Она изображала Колхиду в будущем, когда вместо обширных теплых болот эта земля зацветет садами апельсинов. Золотые плоды, похожие на электрические лампочки, горели в черной листве. Розовые горы дымились, как пожарище. Белые пароходы проплывали среди пышных лотосов и лодок с нарядными женщинами. В садах пировали мингрелы в галифе и войлочных шляпах, и ко всему этому детскому пейзажу простирал руки старик в черкеске, с длинными вьющимися волосами и лицом Леонардо да Винчи».

Эта вымышленная картина, описанная Паустовским в повести «Колхида» (1934) вполне соответствует впечатлениям о Грузии, которые были у людей позднесоветского времени. Причем — в реальности. Богатая и процветающая республика СССР, с живописными видами, пышными садами и престижными курортами.